– Если она попадет в Англию, – сказал Каррерас, – она не останется так надолго.

– Как вы можете быть так уверены? Кроме того, за день или два она может причинить непоправимый ущерб.

– Когда и если она достигнет Лондона, она будет искать улики. Мы оставили несколько, которые она не сможет проглядеть, и все они приведут в Цюрих. Она быстренько решит, что это то место, где ее таинственная загадка может быть решена наилучшим образом, и сразу же приедет сюда. А здесь я сам смогу разобраться с ней.

– Каким образом, например? – спросил Марлоу.

– Мы разработаем план на тот случай, если это понадобится.

– Смотрите, – сказал Марлоу, – если она все-таки проскользнет мимо ваших людей в Киото и выберется из страны, если все-таки внезапно нагрянет в Лондон, я буду вынужден принять собственное решение насчет нее. И буду вынужден действовать быстро.

– Это не будет мудро с вашей стороны, – зловеще произнес Каррерас.

– Я не пешка в этой игре, вы знаете об этом. Мягко говоря, это для меня несколько больше, чем постороннее дело. Чтобы достичь цели, я пустил в ход многие средства. Я не позволю испортить все блюдо из-за одного ингредиента. Если эта женщина постучится в мою дверь без предупреждения и если я почувствую, что она угрожает всей моей операции, тогда я прикончу ее: обвесив цепями, сброшу за борт посреди Английского канала. У меня нет выбора. Ясно?

– Она не постучится без предупреждения, – сказал Каррерас.

– Будем надеяться, что нет, – произнес раздраженно Марлоу.

– Но вы должны помнить, что если вы причините ей вред без моего разрешения, то другие увидят вашу собственную подобную морскую прогулку.

Марлоу равнодушно произнес:

– Вы мне угрожаете?

– Я просто объясняю возможные последствия.

– Мне не нравится, когда мне угрожают.

– Вы так чувствительны, Марлоу? Не в моих силах вынести подобную угрозу. Вы это знаете. И вы знаете меня достаточно хорошо, чтобы понять, что я не бросаю слов на ветер. И я просто говорю вам, что другие решат сделать с вами.

– Да? И кто же спустит курок? – скептически спросил Марлоу.

Каррерас вздохнул и выдал имя однозначно могущественного и безжалостного человека.

Это произвело желаемый эффект. Марлоу поколебался, а затем сказал:

– Он? Вы серьезно?

– Совершенно.

– Нет. Вы, должно быть, блефуете.

– Чтобы доказать вам, что не блефую, – сказал Каррерас, – я устроил так, что вы получите от него известие.

– Когда?

– В течение двадцати четырех часов.

Марлоу не оставалось ничего как поверить.

– Но, ради Бога, Игнасио, зачем этому человеку, с его положением в обществе, быть так сильно заинтересованным в таком незначительном деле, как это?

– Если бы вы побольше думали и поменьше болтали, то поняли бы зачем.

– Потому что это не такое уж незначительное дело?

– Видимо так. Мой дорогой Марлоу, скорее всего, это самое важное дело, в которое вы или я были когда-либо вовлечены.

– Но чем эта женщина отличается от других?

– Я не могу вам этого сказать.

– Можете, но не скажете.

– Да.

Каррерас встал, держа трубку в руке, желая окончить разговор и вернуться к своим упражнениям.

– Я никогда не видел ее, – сказал Марлоу. – Она может появиться у меня на пороге в любой момент, а я даже не узнаю ее. Как она выглядит?

– А вам и не надо знать. Если возникнет необходимость, вам покажут фотографию.

Минуту назад Марлоу чувствовал свое превосходство перед Каррерасом и всем, к чему Каррерас был причастен. Теперь он был обеспокоен, что его переведут на второстепенную роль. Для такого человека, как Марлоу, чувствующего себя рожденным для административной работы и специальных привилегий, продвижение было самым важным, единственной альтернативой неудаче, потому что он знал, если упустит момент, если только один раз поскользнется на иерархической лестнице, ему будет в тысячу раз труднее продолжать восхождение и он никогда не будет удовлетворен тем местом, которое занимает. Каррерас услышал в голосе своего собеседника растущее беспокойство и заботу о своем благополучии, и это позабавило его.

Марлоу сказал:

– Все-таки не мешало бы иметь описание этой женщины. По-моему, вы очень преувеличиваете необходимость конспирации. В конце концов, я на вашей стороне.

– Пока никакого описания, – просто сказал Каррерас.

– Как ее зовут?

– Джоанна Ранд.

– Я имею в виду ее настоящее имя.

– Вы же знаете, что вам не стоит даже спрашивать об этом, – сказал Каррерас и повесил трубку.

Порыв сильного ветра внезапно налетел и ударил в окно. Каррерасу показалось, что он увидел несколько снежинок. Начиналась метель.

"Помогите!"

Утром, в начале седьмого, Алекс проснулся после четырехчасового сна. Сначала он подумал, что проснулся сам: он редко спал дольше четырех или пяти часов. Затем он услышал Джоанну, находившуюся в соседней комнате, и понял, что это ее крики разбудили его.

"Помогите мне!"

Алекс отбросил одеяло и вскочил с постели.

"Ну же, ради Бога, помогите мне!"

Алекс схватил пистолет, лежавший на тумбочке. Это был снабженный глушителем семимиллиметровый автоматический, который он отобрал у человека в проходном дворе две ночи назад.

Ворвавшись в комнату Джоанны и включив свет, он увидел ее, сидящей на кровати. Она тяжело дышала, недоуменно щурясь на свет.

Алекс подошел к полуоткрытой дверце шкафа, рывком открыл ее и заглянул внутрь. Никого.

Он направился к окнам посмотреть, не воспользовался ли ими кто-нибудь, чтобы таким образом покинуть комнату.

– Это был всего лишь тот кошмар, – тихо произнесла Джоанна.

Алекс остановился и повернулся к ней:

– Человек с механической рукой?

– Да.

Алекс подошел к ней и сел на край кровати.

– Не хочешь рассказать мне?

– Я уже рассказывала, – прошептала Джоанна, – каждый раз одно и то же.

Ее лицо было бледным, рот вялым и безвольным со сна, ее золотистые волосы слегка влажны от испарины, но она была красива.

На ней была одета желтая шелковая пижама, обещающе обрисовывающая ее груди, отчего у него пересохло во рту. Он внезапно осознал, что на нем одеты только пижамные брюки, и она коснулась его широкой груди, сначала одной рукой, самыми кончиками пальцев, затем обеими руками. Не зная, как это случилось, в следующую минуту он отложил пистолет, и они заключили друг друга в объятия. Ее пальцы рисовали узоры на его голой спине, ее рот коснулся его, язык проскользнул между его губами. Лижущий. Сладкий. Быстрый. Жаркий. Их рты как бы сплавились вместе. Его руки поползли вниз по ее спине, затем вернулись к ее грудям, полным, тяжелым и так чудно возбужденным. Ощупью он нашел пуговицы и, несмотря на дрожь, охватившую его, расстегнул их, и коснулся ее, и страстно застонал в то же мгновение, что и она. Затем он сгреб ее груди и нажал большими пальцами на затвердевшие соски. Алекс почувствовал больше, чем желание, больше, чем похоть, больше, чем страсть, почувствовал все это плюс что-то новое, и вдруг он резко понял, что думает – люблю, люблю, я люблю ее. И тут он вспомнил своих родителей (их заверения в любви, которые быстро и неизбежно сменялись криками, руганью, рукоприкладством, болью) и, вспомнив все это, он почувствовал себя напряженным: качество их поцелуев изменилось, изменилось настроение, и Джоанна тоже это почувствовала, настолько, что они отпрянули друг от друга.

– Алекс?

– Я смущен.

– Разве ты не хочешь меня?

– О, да.

– Так чем же ты смущен?

– Тем, что мы можем быть вместе.

– Разве я не дала тебе это ясно понять?

– Я имею в виду более длительный срок.

– Это не на одну ночь.

– Я знаю. Это я и имею в виду.

Она поднесла руку к его лицу.

– Пусть будущее само о себе позаботится.

– Я не могу, Джоанна. Я должен знать.

– Что?