Он хотел удерживаться до тех пор, пока ее собственное неистовство не стало так велико, как и его собственное, пока он не мог уже больше терпеть. Но на этот раз он обнаружил, что сдерживать себя почти невозможно. Он почувствовал, что это не просто две столовые ложки спермы, хотевшей вырваться из него. Это было нечто большее, много большее. Стремительный поток сдерживаемых страхов, ужасных воспоминаний и годы вырвутся из него вместе со спермой. Он очистится первый раз в жизни. Это не было просто половым актом. Это было омоложением, более того – перерождением, чем-то вроде реинкарнации.

Любовь существовала.

Любовь была реальностью.

И он обрел ее.

Он долго искал свою новую душу, которая теперь была в нем.

Ее руки быстро путешествовали по нему, пробуя напряжение мышц его рук, плеч, спины.

Он вонзался в нее с одинаковой силой и нежностью, и она почувствовала себя растворившейся в нем.

– Я люблю тебя, Джоанна.

Она едва ли могла слышать его. Он произнес эти слова тихо, как будто боялся, что она услышит их.

– Я люблю тебя, дорогой, – произнесла она.

– Я и подразумеваю это. Я могу сказать именно то, что подразумеваю.

– Я тоже, – сказала она.

– Я люблю тебя.

– Я люблю тебя.

– Люблю тебя, люблю тебя.

Она сжала его в объятиях, прижалась к нему, и в экстазе заплакала от счастья, не веря, что закончила, когда уже почувствовала, что он начал слабеть в ней.

Закончив, он обрушился ей на грудь. Но они совсем не спали. Они оборачивали время вокруг себя, как будто эти ночные часы были светящейся нитью, а они безумно крутящимися веретенами.

Уф, уф. уф…

– Девять, – сказал Паз.

– Черт! – произнес Каррерас.

– Десять, – сказал Паз.

– Дерьмо! – произнес Каррерас, яростно выдыхая.

Штанга с грохотом упала на пол.

Культурист прошелся взад-вперед, потряхивая руками и ногами, чтобы снять напряжение. Он позволял себе только минуту или две отдыха перед тем, как продолжить снова.

В Швейцарии, в Цюрихе в изумительном доме над озером, в гимнастическом зале, бывшей изысканной музыкальной комнате, Игнасио Каррерас усердно работал над своими икрами, бедрами, ягодицами, боками, поясницей, нижней частью спины и мышцами живота. Вот уже два часа, с маленькими перерывами на отдых, он поднимал штангу. В конце концов, когда он отдыхал, боли не было, а ему хотелось боли, потому что она нравилась ему и была показателем роста.

Стремясь к боли, он начал последнее на сегодня упражнение – комплекс Джефферсона. Расставив ноги на ширину двадцать четыре дюйма, он присел на корточки над штангой и захватил ее – правая рука впереди, левая – сзади. Глубоко вдохнув, а затем выдохнув, он поднялся до положения стоя, поднимая при этом штангу вверх до промежности. Его икры и верхняя часть бедер задрожали от напряжения и боли. Он опять присел на корточки, поколебался только секунду и снова поднялся со штангой. Его ноги как будто были в огне. Он задыхался. Лицо красное. Накачанные мышцы на шее и плечах были как канаты. Глаза застилал пот. Его голубые боксерские трусы стали влажными от пота и прилипли к нему. Он присел на корточки. Встал. Ягодицы сжались. Затем вниз. Пусть штанга коснется пола. Но только на секунду. Затем снова вверх. Ноги одеревенели. Мышцы были на грани судорог. Проделать весь путь наверх, продержаться там, сжав зубы, затем – вниз. Боль, как искра, как пламя, как ревущий огонь.

Другие люди занимаются штангой по разным причинам. Некоторые – чтобы улучшить здоровье. Другие хотят лучше выглядеть. Третьи – чтобы иметь успех у женщин, которым нравятся культуристы. Четвертые ~ по причинам самозащиты. Для кого-то это игра, для кого-то – спорт, а для кого-то – искусство.

Для Игнасио Каррераса все эти причины были второстепенными.

– Семь, – сказал Паз.

– Господи! – произнес Каррерас.

– Восемь, – сказал Паз.

Каррерас выдерживал эту пытку потому, что был одержим жаждой власти. Он хотел обладать всеми видами власти над другими людьми – финансовой, политической, психологической и физической. По его образу мышления получалось совсем нехорошо, когда при большом богатстве ты физически слаб. Он мог уничтожить своих врагов голыми руками, так же как и при помощи денег, которыми он безмерно наслаждался.

– Десять, – сказал Паз.

Каррерас положил штангу и вытер руки полотенцем.

– Отлично, – сказал Паз.

– Нет.

Каррерас подошел к зеркалу в полный рост и встал перед ним в позу, рассматривая каждый видимый мускул своего тела и изучая, что бы еще улучшить в этом плане.

– Превосходно, – сказал Паз.

– Чем старше я становлюсь, тем труднее становится совершенствовать тело. Фактически, мне кажется, что прогресса нет вообще. Последние дни идет битва за то, чтобы остаться на достигнутом уровне.

– Ерунда, – сказал Паз. – Вы в отличной форме.

– В недостаточно отличной.

– Со временем будет еще лучше.

– Никогда не станет так, чтобы мне понравилось.

– Мадам Дюмон ожидает в передней, – сказал Паз.

– Она может и подождать, – произнес Каррерас.

Он оставил Паза одного и пошел наверх в спальню на третьем этаже.

Это была классическая комната, в стиле восемнадцатого века. Потолок, высокий и белый, богато украшался лепкой, над мраморным камином в три ряда располагались геральдические лилии. Вся резьба по дереву была покрашена в бледно-серый цвет, а стены были оклеены двухцветными золотистыми в полоску обоями. Кровать в стиле Людовика XVI имела высокие спинки как у изголовья, так и в ногах. Они были обтянуты шелком с красно-золотистым лиственным узором в тон небольшому балдахину и покрывалу. Прямо напротив кровати, в ногах, около стены стояли два шкафчика, с выдвижными ящиками, сделанных также в стиле Людовика XVI. Они были выполнены из красного дерева. На ящиках и дверцах были прикреплены разрисованные таблички. Один из углов комнаты занимала большая арфа работы XVIII века. Инструмент был украшен замысловатыми завитками, позолочен и имея совершеннейшее звучание. Ковер был бежевого цвета с редкими красными розами.

В этой комнате Игнасио Каррерас выглядел как обезьяна, неожиданно ввалившаяся во время чаепития.

Он стянул свои влажные боксерские трусы, прошел в огромную ванную и провел минут десять в соседней комнате-сауне. Он думал о мадам Мари Дюмон, нетерпеливо ожидающей внизу, и улыбался. Еще полчаса он отмокал в большой ванне, массируя под водой ноги, затем выстрадал ледяной душ, однако внутри ему было тепло, когда он представлял Мари, закипающую там внизу, в передней комнате.

Энергично растерев себя полотенцем, он надел халат и вышел в комнату как раз перед тем, как зазвонил телефон.

Паз ответил внизу и перезвонил наверх.

Каррерас снял трубку.

– Да?

– Лондон на первой линии, – сказал Паз.

– Марлоу?

– Нет. Толстяк.

– Он в Лондоне?

– Так он говорит.

– Соедини и проследи, чтобы мадам Дюмон не подслушала.

– Да, сэр, – сказал Паз.

Каррерас включил соединяющее устройство.

Петерсон произнес:

– Игнасио?

– Да, где вы?

– В конторе Марлоу. Можно говорить?

– Как всегда. Что вы делаете в Лондоне?

– Хантер и девчонка прибывают сюда сегодня вечером, – сказал Петерсон.

– Ротенхаузен клялся, что она никогда не сможет покинуть Японию.

– Он ошибался. Вы можете быстро перемещаться?

– Конечно.

– Поезжайте к Ротенхаузену в Сант-Мориц.

– Я поеду сегодня же вечером, – сказал Каррерас.

– А мы постараемся навести Хантера на след нашего доброго доктора, как и договаривались.

– Вы уже все приготовили в Лондоне?

– Не все, – сказал толстяк, – только то, что касается Хантера и девчонки.

– Ну и хорошо. Марлоу не подходит, чтобы держать в руках все нити.

– Я понимаю.

– От этого у него повышается давление.