– Конечно. Согласен.

– Пошли! – сказал командос, бросая трубку и подбегая к Карин. Вдруг он остановился, огляделся и схватил со стула мужской плащ. – Вот, надевайте, я помогу. Вставайте медленно, обнимите меня за плечо… Хорошо, идти можете?

– Да, конечно. Болит только рука.

– Будет болеть, пока не доберемся до врача. Он вами займется. Аккуратней.

– А Дру и Джерри? Что происходит?

– Не знаю, миссис де Фрис, но кое-что скажу. Этот ваш друг, К.О., о котором я, честно говоря, был не очень высокого мнения, высший класс. Он видит в тумане – понятно, что я хочу сказать?

– Не совсем, капитан, – сказала Карин. Опираясь на спецназовца, она шла по коридору к лестнице. – В каком тумане?

– Том, что скрывает истину. Он стреляет сквозь него, потому что ему подсказывает чутье.

– Основательно работает.

– Дело не в основательности, миссис де Фрис, это талант. Я бы стал тайным агентом для него в любое время. Мой тип начальника.

– Мой тоже, капитан, хотя я бы предпочла другой титул.

Дру подошел к необозначенной двери новоиспеченного директора Второго бюро. Быстро открыл ее без стука, зашел и плотно прикрыл. Жак Бержерон стоял у окна и смотрел на улицу; он резко обернулся, удивленный появлением Лэтема.

– Дру! – ошеломленно воскликнул он. – Мне никто не сказал, что вы здесь.

– Я не хотел, чтоб вы знали.

– Но почему?

– Потому что вы могли бы найти какой-нибудь предлог со мной не встречаться, как это было пару часов назад, когда я позвонил и сообщил вам, где мы находимся. Меня соединили с Франсуа.

– Бога ради, у меня тут тысяча проблем. К тому же я временно сделал Франсуа своим главным помощником; завтра он перебирается в административный кабинет.

– Как вам будет уютно.

– Простите?.. Ecoutеz,[168] извините, если вас обидел, но я думаю, вы должны постараться понять. Я был вынужден переадресовать свои звонки, кроме президента и нескольких членов парламента, потому что не в состоянии ответить на все. Есть слишком много вопросов, на которые нет ответов, пока не начнут работать наши следственные группы. Мне нужно время, чтобы подумать!

– Все это хорошо, Жак, но, сдается мне, вы много думали, и уже долгое время – не один год. Кстати, Франсуа это подтвердил. Вы же, наверно, и свели этого Ромео-парикмахера с его женой – подумаешь, еще один человек по расходной статье.

Приятное живое лицо шефа Второго бюро вдруг превратилось в крапчатый гранит, а кроткие глаза засверкали от ненависти.

– Что вы сделали? – так тихо спросил он, что его было едва слышно.

– Не буду утомлять вас рассказом, какими окольными путями я на вас вышел, скажу лишь, все было хитро придумано. Санчо Панса при Дон-Кихоте Моро, лакей, боготворящий своего хозяина, втершийся к нему в доверие, помогавший ему планировать рабочий день – каждый день и каждый вечер. Никто, кроме вас, не мог знать, где я был в определенное время, где был мой брат, где Карин и бедная секретарша Моро. Вы преуспели наполовину: убили Гарри и секретаря Моро, но проворонили нас с Карин.

– Считайте себя трупом, Дру, – почти приятным тоном сказал директор Второго бюро. – Вы на моей территории, и значит, вы – труп.

– На вашем месте я бы не спешил с выводами. Там, за дверью в приемной вашего секретаря, находится лейтенант Энтони – вы его знаете. К этому моменту, я уверен, он позвонил послу Кортленду, а тот попросил о срочной встрече с президентом Франции и его кабинетом министров. Своего рода силовой завтрак, я б его так назвал.

– На каком основании?

– Потому что после встречи с Франсуа я не вышел и не дал отбой Энтони. Мы условились о восьми минутах, хорошее число. Знаете, вы действительно прокололись, послав этих громил в гостиницу, амбалов, как их назвали пехотинцы. Ни единая живая душа в Париже не знала, где мы, кроме вас и, соответственно, Франсуа.

– Пехотинцы?..

– Я не поклонник геройской смерти, Жак. Если поразмыслить, то глупо не довести все до конца.

– Это лишь слова, и ваше слово – ничто по сравнению с моим! Меня назначил сам президент!

– Ты – зонненкинд, негодяй.

– Это возмутительно! Какие у вас могут быть основания для такой нелепой лжи?

– Улики косвенные, это так, но вкупе с другими фактами выглядят весьма убедительно. Видите ли, взяв вас на мушку, я немного сомневался. Вчера вечером, из того военного фургона, который вез нас из Бовэ, я связался с умником по имени Джоэл, служащим в комплексе суперкомпьютеров, и попросил его составить на вас справку. Пятьдесят один год назад вас официально усыновила бездетная пара, мсье и мадам Бержерон из Лаутербурга, что рядом с германской границей. Вы были потрясающим студентом, все стипендии плыли вам в руки и в парижском университете, и в аспирантуре. Вы могли бы выбрать десяток профессий, которые сделали бы вас богатым, но вы предпочли государственную службу, разведку. Нельзя сказать, что это победа на финансовом тотализаторе.

– Я этим интересовался, по-настоящему!

– Еще бы. С годами вы оказались в нужном месте в нужное время. Но вы ничего не смогли сделать, потому что уехали прежде, чем до нас дошло, что это планеры. Ну, как вы восприняли провал «Водяной молнии»? Ein Volk, ein Reich, ein говнюк!

– Сумасшедший! Все, что вы говорите, ложь!

– Нет, не ложь! Это прозвучало в ваших словах, в смиренной исповеди в Бовэ. Вы знали так или иначе, что вам надо выбираться; рано или поздно веревка вокруг шеи затянется. Вы действительно не ожидали, что вас назначат директором Второго бюро, и единственные честные слова, которые вы сказали, были о том, что в других разведслужбах есть люди получше. И вы заявили нам: «Я не лидер, я лишь исполнитель, подчиняющийся приказам». Вы повторили те до тошноты ужасные слова, которые мы слишком часто слышали среди нацистов. Они-то и заставили меня на всякий случай обратиться к нашему эксперту по суперкомпьютерам.

– Повторяю, – холодно произнес Жак Бержерон, – я осиротел в войну, родители мои – французы, убиты при налете, а научные труды все могут посмотреть. Вы всего лишь параноик, смутьян из Америки, и я выдворю вас из Франции.

– Не получится, Жак. Вы убили моего брата или, точнее, приказали его убить. Я вас не отпущу. Я посажу вашу отрубленную голову на самую высокую пику Понт-Неф, как это любили делать поклонники гильотины. При всех своих научных достижениях вы кое-что упустили. Лаутербург никогда не бомбили ни немцы, ни союзники. Вас перебросили через Рейн, чтобы вы начали новую жизнь – в качестве зонненкинда.

Бержерон неподвижно стоял, разглядывая Дру, его приятное лицо прорезала тонкая холодная усмешка.

– А вы действительно талантливы, Дру, – спокойно сказал он. – Но отсюда вы, разумеется, живьем не выберетесь, так что талант ваш пропал даром, n’est-ce pas? Американец-параноик, известный своим буйством, приходит убить директора Второго бюро… который зонненкинд? В конце концов, мой предшественник Моро вам никогда не доверял. Он говорил мне, что вы ему постоянно врете; это есть в его записях, которые я должным образом внес в его компьютер.

– Вы внесли?

– Они там, остальное не важно. Только у меня есть код его секретной информации.

– Почему вы его убили? Почему приказали убить Клода?

– Потому что, как и вы, он принялся снимать слой за слоем, докапываясь до истины. Все началось с убийства Моник, его секретаря, и с этого нелепого вечера в кафе, когда идиот фанатик убил водителя американского автомобиля. Это была огромная ошибка, непростительная, так как Моро стал понимать, что я один знал, где вы… Моник могла бы дать и дала бы ложную информацию.

– Забавно, – сказал Лэтем, – для меня это тоже именно тогда началось. И еще тот факт, что мой брат, прилетев из Лондона, по идее, находился под охраной Второго бюро.

– Элементарная подмена, – сказал Бержерон, расплываясь в улыбке.