– А Жанин для этого нельзя использовать?

– Пусть Уэсли решает. Я понятия не имею, как к этому и подступиться.

– Интересно, сказал ей Кортленд о Крёгере?

– Что-то же ему надо было сказать, раз мы его подняли в три часа ночи.

– Он мог сказать что угодно, вовсе не обязательно правду. Все послы научены, что говорить своей семье, а что нет. И чаще всего для их же собственного блага.

– Тут есть одно «но», Карин. Он взял жену в отдел документации и справок – осиное гнездо секретной информации.

– Он женился недавно, и если все, что мы о ней знаем, правда, то она сама захотела там работать. А трудно ли молодой жене уговорить мужа? Видит бог, образование у нее подходило, да еще она наверняка представила дело так, будто хочет послужить родине.

– Это возможно. Я верю тебе, Ева, с твоим вечным яблоком в основе всего сущего…

– Хорошего же ты мнения о женщинах, – прервала его де Фрис, смеясь и толкая его в бедро.

– Идея с яблоком была не наша, леди.

– Опять твои уничижительные высказывания.

– Интересно, как Уэс собирается со всем этим разбираться, – сказал Лэтем, схватив ее за руку и гася сигарету.

– Может, позвонить ему?

– Секретарь сказал, что он до завтра не вернется. Значит, куда-то отправился. Он заметил мимоходом о какой-то другой проблеме, и весьма серьезной, так что, возможно, он ею и занимается.

– Что может быть серьезней Жанин Кортленд?

– Может, о ней и речь. Завтра узнаем – то есть уже сегодня. Солнце всходит.

– Пусть всходит, любимый мой. К посольству нас не подпускают, так давай считать это нашим отдыхом – твоим и моим.

– Мне эта идея нравится, – сказал Дру, поворачиваясь к ней и прижимаясь всем телом.

Зазвонил телефон.

– Тот еще отдых, – вздохнул Дру, протягивая руку к бесцеремонному аппарату. – Слушаю.

– У нас здесь час ночи, – раздался голос Уэсли Соренсона. – Прости, если разбудил. Я взял твой номер у Витковски и хотел ввести тебя в курс дела.

– Что случилось?

– Ваши компьютерные гении оказались на высоте. Все совпадает. Жанин Клуниц – зонненкинд.

– Жанин… а дальше как?

– Ее настоящая фамилия Клуниц. Клунз – англицированный вариант. Ее воспитали Шнейдеры из Сентралии, штат Иллинойс.

– Да, мы же читали об этом. Но откуда такая уверенность?

– Я летал туда сегодня днем. Старик Шнейдер все подтвердил.

– Так, и что теперь мы делаем?

– Не мы, а я, – ответил директор отдела консульских операций. – Госдепартамент отзывает Кортленда на тридцать шесть часов на срочное совещание с другими послами Европы. Повестка дня по прибытии.

– Госдепартамент пошел на это?

– Они там не в курсе. Это директива Четыре-Ноль, переданная обратной связью из его офиса, чтобы не перехватили.

– Надо думать, в этом есть смысл.

– Да кому какое дело? Мы заберем его в аэропорту, и он окажется у меня в офисе, прежде чем госсекретарь Боллинджер успеет рот раскрыть.

– Здорово. Так может говорить лишь старый законник.

– Возможно.

– Как вы думаете поступить с Кортлендом?

– Ума ему не занимать – так следует из его послужного списка. Я записал на пленку слова старика Шнейдера – с его, разумеется, разрешения – и заставил его озвучить полное показание под присягой. Все это я представлю Кортленду, и надеюсь, он прозреет.

– Может и не прозреть, Уэс.

– Я и это предусмотрел. Шнейдер готов вылететь в Вашингтон. Ему действительно не нравится та страна, откуда он родом. Это его собственные слова, между прочим.

– Поздравляю, шеф.

– Спасибо, Дру. Неплохо получилось, коль я сам признаю… Есть еще кое-что.

– Что именно?

– Свяжись с Моро. Я говорил с ним несколько минут назад. Он ждет твоего звонка сегодня утром – по вашему времени.

– Мне не хотелось бы идти в обход Витковски, Уэс.

– И не надо, он все знает. С ним я тоже говорил. Глупо было бы пренебрегать человеком с такими знаниями и опытом.

– Что с Моро?

– Мы с ним пошли разными путями, но вернулись с той же информацией. Мы знаем, как подобраться к Братству. Через некоего врача из Нюрнберга, города, где состоялся процесс над нацистами.

– Ирония судьбы. Круг замкнулся.

– Поговорим позже, свяжись с Моро.

Лэтем положил трубку и повернулся к Карин.

– Отдых нам слегка подсократили. Но в нашем распоряжении еще целый час.

Она протянула к нему руки, держа забинтованную правую чуть ниже левой.

Темной ночью при полной тишине к длинному причалу на Рейне один за другим, с интервалом в десять минут подходили быстроходные катера. Ориентиром им служил тусклый красный свет на самой высокой опоре. На луну полагаться было нельзя – небо затянули тучи. Но рулевые этих скоростных катеров хорошо знали и фарватер и поместье, они тут бывали часто. Мотор выключали футов за сто до причала, и речной прилив тихо подталкивал лодки к стапелям, где команда из двух человек ловила брошенные канаты, бесшумно подтягивала и закрепляла суда. Один за другим прибывшие на конференцию шли вверх по причалу, затем по вымощенной плитами дороге направлялись к особняку у реки.

Они обменивались приветствиями на огромной, залитой мерцанием свечей веранде, где им подавали кофе, напитки и канапе. Разговоры пока шли о невинных вещах: о счете в гольфе, соревнованиях по теннису – ничего существенного. Скоро тема изменилась. Через час с небольшим все были в сборе, слуг отпустили, и началось официальное мероприятие. Девять лидеров Братства дозорных полукругом сидели у кафедры. Доктор Ханс Траупман поднялся со стула и направился к ней.

– Sieg Heil! – крикнул он, выбрасывая руку вперед в нацистском приветствии.

– Sieg Heil! – в унисон рявкнули девять вождей, вставая как один и вытягивая руки.

– Прошу садиться, – сказал врач из Нюрнберга. Все сели, держась очень прямо, не отрывая глаз от Траупмана. Тот продолжал: – У нас прекрасные новости. По всей планете враги «четвертого рейха» пребывают в полной растерянности, они дрожат от страха и смущения. Теперь наступает другой этап, следующая атака еще больше повергнет их в замешательство и панику, тогда как наши ученики – да, наши ученики! – уже готовы осторожно, но уверенно везде занять ключевые посты… Грядущие действия от многих из нас потребуют жертв на поле боя, мы рискуем попасть в тюрьму и даже сложить головы, но все-таки полны решимости – дело наше правое, будущее за нами! Я передаю слово человеку, избранному фюрером Братства, Зевсу, который доведет наше дело до победного конца, ибо он бескомпромиссен и обладает железной волей. Это большая честь просить Гюнтера Ягера выступить перед вами.

И снова как один поднялись участники этого небольшого собрания, и снова взметнулись в приветствии руки.

– Sieg Heil! – кричали они. – Sieg Heil, Гюнтер Ягер!

Со стула в центре поднялся и подошел к кафедре стройный белокурый мужчина ростом почти шесть футов, в черном костюме, шею которого стягивал ослепительно белый воротничок священника. Прямая спина, широкий шаг; лепка головы как у бога Марса. Но особого внимания, однако, заслуживали его глаза. Они были серо-зеленые, пронзительные, холодные, но мгновенно озаряющиеся странными вспышками теплоты, когда он обращал свой взор на людей, что собрались здесь. Он переводил взгляд с одного на другого, давая каждому насладиться своим величественным вниманием.

– Это для меня большая честь выступать перед вами, – тихо начал он, позволив себе легкую улыбку. – Как все вы знаете, я – лишенный сана служитель церкви, поскольку она сочла мои взгляды неразумными. Но я обрел паству, гораздо большую какой-либо другой в христианском мире. Вы – представители этой паствы, тех миллионов, что верят в наше дело. – Ягер немного помолчал, засунул правый указательный палец между воротником и шеей и добавил иронично: – Я часто сожалею, что власти моей заблудшей церкви не придали моему отлучению широкой огласки, поскольку эта белая удавка вокруг шеи душит меня. Они скрывают больше непотребных грехов, чем перечислено в Писании. Я это знаю, поэтому они и пошли на компромисс.