– Тогда вы не провалитесь, – сказал Лэтем. – Мы не провалимся. Пусть у меня нет миллионов, зато есть брат, которому разнесли выстрелом голову, а у Карин мужа замучили до смерти. Не знаю, какова ваша проблема, Моро, вы не хотите говорить, но могу предположить, что для вас она важна так же, как для нас наша.

– Предположение верное.

– Тогда, думаю, пора приниматься за работу.

– Чем прикажете работать, mon ami?

– Головой, призвав на помощь воображение, ибо это все, что у нас есть.

– Мне нравится, как вы это сказали, – одобрил глава Второго бюро. – Действительно, это все, что у нас есть.

– В нем живет его брат. – Карин, подойдя к Дру, взяла его за руку.

– Давайте вернемся к Траупману, Крёгеру и второй миссис Кортленд, – сказал Лэтем, отпустив руку Карин и садясь за стол.

Он нетерпеливо выдвинул ящик и взял оттуда несколько листов почтовой бумаги.

– Надо найти связь, ее не может не быть. Но как? Первое предположение – это ваш секретарь, Клод, ваша Моник… как ее там?

– Вполне возможно. Мы можем проанализировать ее звонки из офиса и тогда узнаем, с кем она разговаривала.

– И еще из дома…

– Certainment.[117] Это займет всего несколько минут.

– Соберите сведения и суньте ей под нос. Пригрозите, что пустите ее в расход, надо, так приставьте ей дуло к виску. Если Соренсон прав, этот Траупман захочет знать, что происходит, а она и есть та самая сука, которая может ему сказать. Потом возьмемся за нашего болтливого ученого мужа, Хайнриха Крейтца, посла Германии. И мне плевать на скандал, я готов его на замок запереть, лишь бы он не успел подать сигнал тревоги в Бонн.

– Вы очень торопитесь, друг мой, и отбрасываете дипломатические условности. Выглядит это привлекательно, но может сработать и против вас.

– Плевать я хотел! Кончилось мое терпение!

Зазвонил телефон. Моро поднял трубку, назвался и стал слушать. Его мужественное лицо обмякло, он побледнел.

– Merci, – сказал он и повесил трубку, а затем добавил, закрыв глаза: – Еще один провал – Моник д’Агост забили до смерти. Теперь ясно, как из нее выжали информацию о моем местопребывании… Куда смотрит господь бог?

Вице-президент Говард Келлер ростом был немногим выше 170 сантиметров, но производил впечатление гораздо более крупного мужчины. Это отмечали многие, но мало кому удалось дать этому факту удовлетворительное объяснение. Пожалуй, больше других преуспел стареющий хореограф из Нью-Йорка, который наблюдал за вице-президентом во время одного из культурных мероприятий в Белом доме. Он шепнул оказавшейся по соседству балерине: «Понаблюдайте за ним. Он всего-навсего направляется к микрофону, чтобы представить кого-то публике, но обратите внимание, он точно пронзает перед собой пространство, рассекает телом воздух. Такое получалось у Трумэна. Это дар. Так ведет себя первый парень на селе».

Божий дар ему помог или характер заводилы, но Келлер прослыл политиком, с которым нельзя не считаться, своим до мозга костей человеком в Вашингтоне. Вот уже четыре срока он был конгрессменом и двенадцать лет сенатором, став председателем могущественного комитета по финансам. Он выдержал нападки и ядовитые стрелы от Белуэя, приняв назначение на должность вице-президента, несмотря на то что был старше и намного мудрее того, кого его партия выдвинула в качестве президента. Он поступил так, зная, что обеспечит успех на выборах во всех штатах, а для него это было главной общегосударственной задачей. Кроме того, Келлеру искренне нравился президент, он восхищался и его умом, и смелостью, хотя тому еще немало предстояло узнать о Вашингтоне – гораздо больше, чем было известно сейчас.

В данный момент, однако, эти заботы отошли на второй план. Он сидел за своим большим, заваленным бумагами столом и глядел на директора отдела консульских операций Уэсли Соренсона.

– Я и раньше слышал разные страшилки о чудовищах, но по сравнению с вашим рассказом Кинг-Конг – это безобидная обезьянка шарманщика, – спокойно сказал он.

– Я понимаю, господин вице-президент…

– Хватит чушь молоть, Уэс, мы слишком давно друг друга знаем, – остановил его Келлер. – Это ведь я пытался выдвинуть вас в DCI, помните? Единственный человек, который меня переспорил, были вы, весь сенат поддержал бы меня.

– Я никогда не хотел там работать, Говард.

– И поэтому взялись за более тяжелую работу. За этакую нестандартную операцию, которая, по идее, должна координировать действия Госдепартамента, ЦРУ и Администрации, не говоря уже об экзальтированных вояках Пентагона. Вы безумец, Уэс. Кто-кто, а вы-то уж знаете, что это невозможно.

– Признаться, я намеревался всего лишь давать советы и согласие – нет-нет, молчите, это, конечно же, задача конгресса.

– Спасибо, что не надо лишний раз сотрясать воздух… Итак, ко всем остальным шалостям в вашем сумасшедшем доме прибавились два нациста, которые утверждают, будто я их человек и участвую в новом фашистском движении. Все это было бы безумно смешно, если б не тот самый зыбучий песок. Это ведь Гитлер говорил, что достаточно долго врать по-крупному, и все поверят… А мы имеем дело с большой ложью и достаточно возмутительной, Уэс.

– Бога ради, Говард, я бы никогда не дал ей ходу!

– Вам, может быть, не удастся ее остановить. Рано или поздно ваших бритоголовых придется допрашивать другим, и среди них найдутся такие, кто ненавидит Администрацию президента. Они уцепятся за малейшую возможность.

– Я не позволю зайти этому так далеко, если даже сначала придется застрелить этих подонков.

– Это ж не американский подход, – добродушно рассмеялся Келлер.

– Пусть не американский, но тогда я и сам такой, потому что и раньше поступал соответственно.

– Только не забывайте: на войне вы были намного моложе.

– Не знаю, послужит ли это вам утешением, но они указали и на спикера палаты, а он в другой партии.

– Боже мой, как это удобно. Прямой путь к посту президента. Сначала он сам, потом вице-президент, а за ними и спикер. Ваши нацисты знают нашу конституцию.

– Одному из них в образованности не откажешь, это точно.

– Спикер?.. Этот милый, добрый старый баптист? Единственный грех его в том, что молится, решаясь на ненавистную ему сделку, поскольку другого способа обойти законы нет. Как они на него-то вышли?

– Они сказали, что его предки – немцы и он отказался от военной службы во время Второй мировой войны по принципиальным соображениям.

– А еще он пошел добровольцем как нестроевой врач и был тяжело ранен, спасая солдат. Так что ваши нацисты не такие уж умные. Если б они тщательно все проверили, то узнали бы, что у него штыри в спине с того самого времени, когда его принесли с Омаха-Бич, а он молился за детей, которые там остались, хотя сам чуть не умер. Об этом говорится в приказе о его награждении Серебряной звездой. Да, он тот еще гитлеровский головорез!

– Послушайте, Говард, – сказал Соренсон, подавшись вперед, – я пришел к вам, полагая, что вы должны знать об этом, а вовсе не потому, что хоть на йоту усомнился в вас. Надеюсь, вы отдаете себе в этом отчет.

– Хотелось бы так думать. И учитывая происходящее по всей стране, фразе «кто предостережен, тот вооружен» придаешь новое значение.

– Не только здесь. В Лондоне и Париже лазают по подвалам и заглядывают под кровати в поисках нацистов.

– К сожалению, некоторых уже нашли – к сожалению в том смысле, что даже эта жалкая кучка будоражит кровь охотников.

Келлер взял газету со стола. Она была сложена так, чтобы можно было прочитать статью в нижней правой части первой полосы.

– Взгляните на это, – добавил вице-президент. – Это сегодняшний номер хьюстонской газеты.

– Проклятье! – пробормотал Соренсон, взяв газету и начав читать, тут же пораженный коротким заголовком: