– По крайней мере, они никого не изобличили, – сказал Соренсон, швыряя газету на стол.

– Сколько, вы думаете, это будет продолжаться? Ведь газеты продаются все время, не забывайте.

– Просто тошно становится.

– Ком нарастает, Уэс. В Милуоки на пивоваренном заводе два дня назад был крупный саботаж. И все потому, что название пива и имя владельца – немецкие.

– Я читал. Даже не смог закончить завтрак после этого.

– Докуда вы прочитали?

– Примерно как сейчас. А в чем дело?

– Имя-то немецкое, а семья еврейская.

– Отвратительно.

– А в Сан-Франциско советник по имени Швинн подал в отставку из-за угроз в адрес его семьи. Причина такова: он сказал в своей речи, что ничего не имеет против голубых, многие являются его друзьями, но ему кажется, что их влияние на общественное финансирование искусства превышает их представительность. Логика его не бесспорна – без голубых искусство бы значительно обеднело, – но он говорил как политик и имел право на такую точку зрения. Его, однако, окрестили нацистом, а детям в школе не давали проходу.

– Бог ты мой, ведь все опять повторяется, Говард! Стоит навесить ярлыки, и злобные псы уже кусают за пятки!

– Это вы мне рассказываете? – сказал Келлер. – Да у меня полно врагов в этом городе, и не все они в противоборствующей партии. Скажем, вызовут наших двух нацистов в сенат, и они с несокрушимой тевтонской уверенностью заявят, что да, конечно, я один из них, и спикер палаты тоже. Вы думаете, хоть один из нас двоих уцелеет?

– Но все их заявления – сплошное вранье. Конечно же, вы уцелеете.

– Однако семена будут брошены, Уэс. Враждебно настроенные фанатики примутся рыться в наших досье, выдирая из контекста сотни высказываний, которые, взятые вместе, будут свидетельствовать против нас… Вы только что упомянули имя божие. А знаете ли вы, что старый КГБ собрал досье на Иисуса Христа, основывая свои выводы исключительно на Новом Завете, и пришел к заключению, что он истинный марксист, настоящий коммунист?

– Не только знаю, я читал его, – ответил директор К.О., улыбаясь. – Звучало очень убедительно, только, на мой взгляд, предстал скорее социалистом-реформатором, нежели коммунистом. Нигде не сказано, что он был сторонником власти одной политической партии.

– «Кесарю кесарево», Уэс?

– Это дела давно минувших дней, мне бы пришлось все заново перечитывать.

Они тихо засмеялись. Соренсон продолжал:

– Но я понимаю, что вы имеете в виду. Это как в статистике: когда какие-либо данные преднамеренно выдергивают из всего исследования, они могут подтвердить все, что угодно.

– Так что же нам делать? – спросил вице-президент.

– Я расстреляю этих мерзавцев, что ж еще?

– И на их место придут другие. Нет, их надо выставить идиотами. Вы потребуете слушания в сенате, настоящего цирка, и выставите их на посмешище.

– Вы шутите.

– Вовсе нет. Так, может быть, удастся остановить безумие, охватившее нашу страну, Англию, Францию и бог его знает, какие еще государства.

– Говард, это же безумие! Одно их появление на экране уже подлило бы масла в огонь чересчур бдительным!

– Если все правильно сделать, этого не произойдет. Поскольку у них есть сценарий, у нас должен быть свой.

– Какой сценарий? Вы говорите загадками.

– Вы привoдите клоунов, – сказал Келлер.

– Клоунов? Каких клоунов?

– Тут надо будет немного покопать, но вы приводите тех, кто «за», и тех, кто «против». Свидетелей, поддерживающих обвинения, и других, гневно их отвергающих. Последних найти несложно. У спикера и у меня достойный послужной список, и в нашу защиту выступят благоразумные люди из Белого дома и так далее. Со свидетелями обвинения, нашими клоунами, конечно, потруднее, но они ключ ко всему.

– К чему?

– К той двери, за которой беснуется сорвавшееся с цепи безумие. Вам надо собрать достаточно сумасшедших, которые поначалу кажутся вполне нормальными и даже обходительными людьми, но по сути своей фанатики. Это должны быть несгибаемые приверженцы своей идеи, своего дела, но такие, которые при перекрестном допросе сломаются и покажут свое нутро.

– Мне кажется очень опасной эта затея, – сказал, хмурясь, директор К.О. – А если они не сломаются?

– Вы не юрист, Уэс, а я юрист, и уверяю вас, это самый старый и выигрышный трюк в суде – когда дело в руках хорошего адвоката. Бог ты мой, даже в пьесах и фильмах зацепились за это, потому что получается чертовски хорошая мелодрама.

– Я начинаю понимать. «Мятеж в Кайне» и капитан Куиг…

– И фактически любое шоу с адвокатом Перри Мейсоном, – закончил его мысль Келлер.

– Но это все вымысел, Говард. Развлечение. Мы же говорим о реальности, нацисты-то существуют на самом деле!

– Такими же реальными были и «комми», и «розовые», и «попутчики», и мы почти потеряли из виду тихих профессиональных советских шпионов, потому что гонялись за подсвеченными утками по сотне тиров, а Москва тем временем смеялась над нами.

– Тут-то я согласен с вами, но не уверен, что аналогия уместна. «Холодная война» была реальностью, я сам ее продукт. И как юристы смогут отрицать то, что сейчас происходит? Это уже не утки в тире, как вы или спикер, а настоящие стервятники, вроде этого ученого Метца или британского помощника министра иностранных дел Моуздейла… Есть еще один, но об этом пока рано говорить.

– Я и не предлагаю сбавить темп в охоте на настоящих стервятников. Мне бы просто хотелось не дать еще больше раздуться той мании, когда в каждом видят только потенциального нациста, а не утку в тире. Да я уверен, вы согласны со мной.

– Согласен. Однако просто не представляю, что может дать слушание в сенате. Я вижу вокруг лишь шторм в восемнадцать баллов.

– Объясню на примере недавних событий. Начну с того деятеля, что служил в армии. Если б адвокат Салливан, консультировавший Оливера Норта, был бы вместо этого юристом в комитете сената, мистер Норт до сих пор сидел бы в военной тюрьме, а не собирался бы снова выставить свою кандидатуру. Куда проще – он был лжецом, нарушил военную присягу, обесчестил мундир и страну. А свои противоправные действия облек в форму выгодных для себя ханжеских расхожих фраз, сумев переложить свою вину на некую высшую субстанцию – читай, на господа бога. И получилось, что он не имеет никакого отношения к собственным порочным деяниям.

– Юрист, по-вашему, мог бы загнать его в угол?

– Одного я только что назвал, да таких еще с десяток наберется. В те дни мы, бывало, сидели с коллегами у нас в офисе, выпивали и следили за слушаниями по телевизору. Мы тогда устраивали шутливые дискуссии: кто из наших собратьев законников мог бы поставить этого завравшегося подонка на колени. Мы были из обеих партий, а потому остановились на пламенном сенаторе со Среднего Запада, бывшем прокуроре. Он жутко нам досаждал, но адвокат был потрясающий.

– Думаете, ему бы это удалось?

– Нет вопроса. Понимаете, он тоже был военным пехотинцем и получил Знак Почета конгресса. Мы представляли, как выпустим его в голубой форме с пурпурной орденской лентой и золотой медалью на шее и натравим на этого вруна.

– И он бы справился?

– Я помню его слова: «Жалко времени на этого шакала. Я сейчас все силы трачу, чтобы привлечь промышленность в наш штат». Но думаю, да, он бы пошел на это.

– Я осторожно пороюсь в нашей картотеке, – сказал Соренсон, вставая. – Но у меня все равно серьезные сомнения. Ящики Пандоры меня не привлекают, так повелось еще с войны. Подумать только, менее чем через час мне предстоит открыть один из них.

– Рассказать не хотите?

– Не сейчас, Говард. Мне, возможно, позже потребуется ваше ходатайство перед президентом, хотя бы для того, чтобы заручиться согласием госсекретаря.

– Значит, неприятности – в дипломатической сфере?

– На самом верху посольства.

– Боллинджер – зануда, но его любят в Европе. Считают интеллектуалом, того не понимая, что во время глубокомысленных пауз он не столько обдумывает оптимальные решения, сколько размышляет, как бы обратить дело нам на пользу.