– А с доктором Крёгером это не может быть связано?

– Он в полной прострации. Одна ложь за другой. Забывает, о чем врал раньше.

– Я и не знала. В каком смысле?

– Он сказал Моро, которого считает своим, что ему нужно найти Гарри, чтобы выяснить, кто та предательница в долине Братства.

– Какая предательница? – прервала его де Фрис.

– Мы не знаем, и Гарри не знал. Когда он был в Лондоне и мы говорили по телефону, он упомянул медсестру, которая предупредила антинейцев, что он выходит, но водитель грузовика, подобравший его, в подробности не вдавался.

– Если эта ложь от Крёгера, то, может быть, это вовсе и не ложь.

– Да, если б он не сказал Витковски нечто совершенно другое. Он настаивал на необходимости найти Гарри, пока лекарство не прекратило действовать и он не умер. Стэнли ему не поверил, поэтому-то он и хотел накачать его препаратами – чтоб узнать правду.

– А посольский врач не разрешил, – тихо сказала Карин. – Теперь я понимаю, почему Витковски так расстроился.

– Поэтому и надо одержать верх над этим медиком-святошей, даже если придется заставить Соренсона шантажировать президента.

– Серьезно? И он… может поддаться на шантаж?

– Все могут, особенно президенты. Это называется политическим геноцидом в зависимости от принадлежности к партии.

– Давай вернемся к другой теме, ладно?

– К какой? – Лэтем подошел к столу, на котором стоял телефон. – Мне хочется зажарить на медленном огне этого врача, который предпочитает продлевать жизнь убийце в то время, как мог бы предотвратить гибель честных людей с нашей стороны.

– Тебя, например, Дру.

– Наверно.

Лэтем взял трубку.

– Прекрати и послушай меня! – крикнула де Фрис. – Повесь трубку и послушай.

– О’кей, о’кей. – Дру положил трубку и медленно повернулся к ней. – В чем дело?

– Я буду с тобой безжалостно откровенна, дорогой мой… потому что ты тот, кого я люблю.

– В данный момент? Или я могу рассчитывать на месяц-два?

– Я не заслужила такой несправедливости, это унизительно.

– Извиняюсь. Только я бы предпочел услышать не «потому что ты тот, кого я люблю», а «потому что я тебя люблю».

– А я любила другого, пусть и ошибалась, но извиняться за это не буду.

– Два-ноль в вашу пользу, леди. Давай, будь безжалостно откровенна.

– Ты умный, даже в своем роде выдающийся человек. Я видела это, восхищалась твоей способностью принимать быстрые решения, а также твоей сумасшедшей отвагой – тут ты на голову выше моего мужа и Гарри. Но ты не Фредди и не Гарри! Они ощущали дыхание смерти, просыпаясь каждое утро и отправляясь на тайные встречи. Ты не знаешь этого мира, Дру, ты никогда не погружался в этот ужасный, надломленный мир – да, ты сталкивался с ним, но всех его кошмаров не пережил.

– Давай ближе к делу. Мне надо позвонить.

– Пожалуйста, умоляю, передай всю свою информацию, все свои выводы тем, кто живет в этом мире… Моро, Витковски, своему начальнику Соренсону. Они отомстят за смерть твоего брата – у них все для этого есть.

– А у меня нет?

– Бог ты мой, охотиться за тобой отправляют целую банду киллеров. Людей со средствами и связями, о которых мы ничего не знаем. Им дадут имена людей и неограниченные средства на их подкуп, а чтоб выдать тебя, достаточно одного человека. Вот почему мне позвонили антинейцы. Честно говоря, как они считают, у тебя нет шансов, если немедленно не скроешься.

– Значит, мы опять возвращаемся к исходному вопросу. Почему они так упорно гоняются за Гарри Лэтемом? Почему?

– Пусть другие выясняют, дорогой мой. Давай выйдем из этой жуткой игры.

– Вдвоем?..

– Я ответила на твой прежний вопрос?

– Как заманчиво, прямо плакать хочется, но это не сработает, Карин. Может, у меня и нет такого опыта, как у других, зато есть нечто другое – чего у них нет. И называется такое качество яростью, а вместе с теми скромными способностями, которые ты у меня подметила, это делает меня вожаком стаи. Прости меня. Не сердись, но по-другому и быть не может.

– Я взываю к твоему инстинкту самосохранения – говорю о нашей безопасности, – а не об отваге, она в доказательствах не нуждается.

– Отвага здесь ни при чем! Я никогда не выставлял себя отчаянным смельчаком, не люблю я храбрость, она губит идиотов. Я говорю о своем брате, о человеке, без которого не доучился бы в школе или в колледже и к этому моменту был бы тупым хоккеистом с распухшим лицом, переломанными ногами и без гроша за душой. Жан-Пьер Виллье говорил, что обязан отцу, которого не знал, стольким же, если не больше, чем я Гарри. Я не согласен. Я большим обязан Гарри, потому что я-то знал его.

– Понимаю. – Карин помолчала. Они смотрели друг другу в глаза. – Тогда мы вместе пройдем через все это, – заключила она.

– Черт возьми, я от тебя этого не требую.

– На другое я не согласна. И только об одном прошу, Дру, не дай своей ярости погубить тебя. Я знаю, что не выдержу, если потеряю второго в своей жизни любимого мужчину тем же образом, как потеряла первого.

– Тут можешь быть спокойна. У меня есть, ради чего жить… Ну а теперь мне можно позвонить? В Вашингтоне полдень, хочу застать Соренсона, пока он не ушел обедать.

– Ты можешь испортить ему аппетит.

– Так оно и будет. Он не одобряет моих действий, но и не пресекает их по одной небезынтересной причине.

– По какой же?

– Он и сам бы так поступил.

Тем временем в Вашингтоне Уэсли Соренсон был раздражен и расстроен одновременно. Вице-президент Говард Келлер переслал ему факсом список из ста одиннадцати сенаторов и конгрессменов от обеих партий, которые готовы с негодованием отреагировать на включение своего бывшего коллеги в перечень нацистов – все они изъявили желание дать показания. Помимо того, был и другой список потенциальных противников: от отвергнутых, но все еще влиятельных лидеров фундаменталистов до фанатиков с крайними взглядами – и те и другие отвергли бы Второе Пришествие как политическую манипуляцию, будь это в их интересах. Внизу факса рукой вице-президента было написано заключение:

«Вышеупомянутые клоуны на месте, они готовы, жаждут уничтожить любого, кто хоть в чем-то с ними не согласен. Юристы у меня есть. Вместе с нашими ребятами мы всех этих придурков смешаем с грязью! Давайте представим дело в сенат и разоблачим неудачливых охотников на ведьм».

Соренсон, однако, не был готов играть в открытую. Это могло много дать, но и потерять можно было много. Зонненкинды действительно существуют, а где они, как высоко забрались, еще неизвестно. Для преследуемого лучше всего было стать одним из «наших ребят». Он позвонит Говарду Келлеру и попытается отстоять свою точку зрения. И тут зазвонил телефон красной линии, напрямую соединенной с его кабинетом.

– Слушаю.

– Это ваш блатной агент, босс.

– Лучше б мне им не быть – твоим боссом, я имею в виду.

– Потерпите пока, у нас наметился прогресс.

– Какой?

– Бонн и Берлин посылают сразу две бригады, чтоб найти меня – то есть Гарри – и ликвидировать.

– Это и есть прогресс?

– Один шаг ведет к другому, так ведь?

– На твоем месте – а мне в опыте не откажешь – я бы убрался из Парижа.

– Вы б так сделали, Уэс?

– Возможно, нет, но не важно, что б я сделал. Времена меняются, Лэтем, нам было легче. Мы знали своих врагов, а вы нет.

– Так помогите мне это выяснить. Скажите этому врачу-гуманисту, чтоб накачал Крёгера всеми возможными препаратами, тогда мы сможем что-то узнать.

– Он говорит, это может убить его.

– Так убейте этого сукина сына. Дайте нам передышку! Почему они идут на все, лишь бы убить Гарри?

– Существует медицинская этика…

– Плевать мне на нее, у меня тоже жизнь одна! Я не сторонник смертной казни, потому что, помимо прочего, ее применяют несправедливо – когда, скажите мне, в последний раз посадили на электрический стул богатого белого, за которым стоит адвокатская контора с большими гонорарами? Но если говорить об исключении, то я считаю, это Крёгер. Я видел, как он разрывными пулями разворотил на части двух служащих отеля просто потому, что они там оказались! Заметьте: наш великодушный врач сказал, что инъекции не убьют его, а лишь могут убить. А потому у Крёгера больше шансов, чем он дал тем двум клеркам в отеле.