Все же, несмотря на все это, существуют две Пруссии — Пруссия хартии и Пруссия династии Гогенцоллернов. Избирательные комитеты и заняты сейчас тем, чтобы разрешить это противоречие, несмотря на препятствия, поставленные на их пути избирательными законами.

Написано К. Марксом 16 октября 1858 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5471, 3 ноября 1858 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

К. МАРКС

ПОЛОЖЕНИЕ В ПРУССИИ

Берлин, 19 октября 1858 г.

Палаты должны собраться на объединенное заседание 21-го с. м., когда принц предложит им «признать необходимость регентства»; нет надобности говорить, что это требование будет тотчас же удовлетворено, и притом с совершенной покорностью. Однако сложилось всеобщее убеждение, что если формальное существование конституции ведет свое начало с 30 января 1850 г., то ее реальное бытие в качестве практического орудия против королевской прерогативы надо считать с 21 октября 1858 года. Тем временем, с целью охладить бесполезный энтузиазм, в порядок дня поставлена конфискация ряда газет, о чем приходится весьма сожалеть, если принять во внимание благодушный характер злоумышленников. Самыми видными из этих газет являются «Volks-Zeitung» и «National-Zeitung»[408]; последняя представляет собой орган, который благодаря своей респектабельной посредственности, трусливому примиренчеству и бесконечным проявлениям специфически-прусского энтузиазма ухитрился пережить контрреволюционную бурю и превратить в звонкую монету жалкие остатки движения, опасным крайностям которого он в свое время имел благоразумие не сочувствовать. После потопа живые существа, населявшие землю, приобрели более благообразный облик и более скромные размеры, нежели их допотопные предшественники. Тот же закон определяет и процесс формирования общества. И все же мы невольно приходим к заключению, что, по-видимому, сама германская революция была уж очень карликового масштаба, если се законными представителями должны считаться лилипуты берлинской прессы, в которых она нашла, наконец, свое воплощение.

Как бы там ни было, однако, если редакторы этих газет и не являются героями или даже обыкновенными борцами, они, во всяком случае, умеют тонко рассчитывать. Они чувствуют, что начинается какое-то брожение и что режим, который составлял необходимый фон для их собственного псевдолиберализма и платил соответствующую цену за их товар, быстро идет к гибели. Поэтому, чтобы убедить своих клиентов в том, что они действительно стоят на страже, они отваживаются издавать тихое ворчание и жалобное повизгивание. Они, конечно, не кусаются и даже не лают. Вся их смелость в настоящий момент заключается в том, что они превозносят принца до небес. Они даже призывают его, как недавно сделала «NationalZeitung», не церемониться с государственным казначейством; однако — и в этом заключается весь комизм положения — все комплименты, расточаемые ими еще не совершенным деяниям принца, превращаются в порицания по адресу прошлых действий кабинета Мантёйфеля. Они раздражают принца тем, что дарят ему свое доверие авансом, и уязвляют министерство тем, что выражают ему недоверие задним числом. Однако чтобы оценить их по достоинству, нужно читать их в подлиннике. Ни на каком другом языке, даже на французском языке декабрьского стиля, отдающем, по крайней мере, своим собственным специфическим odeur de mauvais lieu [дурным запахом. Ред.], невозможно передать ту скучную, безвкусную и нескончаемую болтовню, которой они занимаются. Можно было бы предположить, что они просто говорят намеками, потому что играют в прятки с полицией; но это было бы большой ошибкой. В сущности они говорят все, что имеют сказать, но комбинируют при этом весьма ловко и выгодно для себя гомеопатические и аллопатические методы; они дают бесконечно малую дозу лекарства, разбавленного в океане самой безобидной жидкости. Со своей стороны, министры, по-видимому, знакомы с тем геологическим явлением, что постоянное действие воды размывает самую гордую скалу и разбивает ее на мелкие камешки. У них вызывает раздражение не столько заикание этих осторожных умников, сколько вообще состояние общественного мнения, которое они якобы отражают. Поэтому, оставаясь, как и всегда, близорукими бюрократами, они бьют осла, чтобы ударить по мешку, то есть по общественному мнению. Повторная конфискация газет, знаменующая начало нового режима, является, говорят монархисты, должным ответом на шумное проявление надежд, которые демонстративно связываются с принцем. Нет, говорят официальные либералы, режим принца еще не начался; пока принц не признан палатами и не присягнул в качестве регента, его глубокое уважение к конституционному закону обязывает его разрешать министрам, в согласии с хартией, действовать на свою собственную ответственность. Но ведь во всех наших монархических конституциях, будь они скроены по английскому или по французскому образцу, эта «ответственность министров» есть понятие весьма трудно постижимое. В Англии, где такая ответственность, казалось бы, существует в самой реальной, самой осязательной форме, она означает, что в известные торжественные моменты либо виг передает свою безответственность тори, либо тори — вигу. Министерская ответственность сводится здесь к погоне за теплыми местечками, которая становится основным занятием парламентских партий. Тот, кто занимает министерский пост, является временно безответственным, так как он представляет законодательное большинство, которое, с целью помочь ему в получении места, подчиняется коноводу его партии. В Пруссии цель самых горячих и честолюбивых устремлений буржуазии заключается в том, чтобы превратить министерские посты в призы, которые можно выиграть на парламентских турнирах. Однако до нынешнего времени ответственность прусских министров во всех смыслах представляла собой миф. Статья 44 хартии гласит:

«Королевские министры ответственны; все правительственные акты короля вступают в законную силу лишь тогда, когда они снабжены подписью министра, на которого тем самым возлагается вся ответственность».

Однако относительно этой ответственности не существует никакого закона. В самой статье не сказано, перед кем ответственны министры. Практически всякий раз, когда палаты отваживались угрожать министрам вотумом недоверия, последние напрямик объявляли, что они ничего против этого не имеют, поскольку министры действительно ответственны, но только перед своим державным повелителем. Вопрос об ответственности министров в Пруссии, как это было и во Франции при Луи-Филиппе, имеет исключительное значение, ибо фактически он является вопросом об ответственности бюрократии. Министры возглавляют эту всемогущую и во все вмешивающуюся паразитическую корпорацию и, согласно статье 106 конституции, только с ними одними должны считаться подчиненные им чиновники, которым не полагается рассуждать о законности приказаний министров и которые не ответственны за выполнение этих приказаний. Таким образом, могущество бюрократии и, благодаря ей, могущество исполнительной власти осталось в полной неприкосновенности, в то время как конституционные «права пруссаков» превратились в мертвую букву.

Предстоящие выборы являются рычагом, использовать который теперь намереваются все партии; но как раз в делах, касающихся выборов, нынешняя октроированная конституция сумела вырвать с корнем все следы своего революционного происхождения. Правда, с целью увеличить низкое жалованье чиновников путем прибавки к нему дохода из парламентского источника, сохранен весьма плебейский закон об оплате народных представителей. Сохранено также право каждого пруссака, достигшего 25-летнего возраста, быть выбранным. Однако избирательные права и механизм выборов устроены так, что из них не только исключается большинство народа, но и отдается на самый необузданный произвол бюрократии остальная привилегированная часть его. Выборы двустепенные. Сначала избираются выборщики, а затем эти последние избирают депутатов. Помимо того, что от участия в первичных выборах отстраняются все те, кто не платит прямых налогов, весь состав первичных избирателей разделяется на три группы, состоящие из плательщиков высшей, средней и низшей суммы налогов, причем каждая из этих трех групп, подобно трибам царя Сервия Туллия[409], избирает одинаковое число депутатов. Но и этот сложный процесс фильтрации сочли, по-видимому, недостаточным, так как бюрократия получила, кроме того, право делить, комбинировать, изменять, разъединять и соединять по своему усмотрению избирательные округа. Так, например, если какой-нибудь город подозревают в либерализме, то его могут растворить в массе реакционных голосов сельских избирателей; министр простым приказом сливает либеральный город с реакционным сельским районом в один общий избирательный округ. Таковы цепи, которые сковывают избирательную кампанию и которые могут быть прорваны только в виде исключения в больших городах.