Написано Ф. Энгельсом около 2 ноября 1858 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5489, 24 ноября 1858 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

К. МАРКС

НОВОЕ МИНИСТЕРСТВО

Берлин, 6 ноября 1858 г.

После довольно долгих колебаний образовано, наконец, новое министерство, которое лучше всего можно охарактеризовать, как министерство принцессы Прусской. Общая окраска его несколько более либеральная, чем смели надеяться берлинские филистеры, и, как можно было ожидать от дамского выбора, при его составлении обращалось мало внимания на взаимное соответствие его различных элементов, лишь бы была достигнута основная цель — обеспечение временной популярности. Как подобает настоящей даме, принцесса сумела каждому сказать любезное слово: католикам — назначением католика [Гогенцоллерн-Зигмарингена. Ред.] на пост премьер-министра — дело, неслыханное в летописях Пруссии; ревностным протестантам — передачей министерства народного просвещения евангелическому пиетисту [Бетман-Гольвегу. Ред.]; антирусскому течению — тем, что военное министерство вверено генералу [Бонину. Ред.], который в свое время был уволен с этого же поста исключительно по требованию царя Николая; сторонникам антиавстрийских настроений — передачей министерства иностранных дел человеку [Шлейницу. Ред.], который однажды в прошлом уже отказался от этого поста, чтобы не подчиниться приказаниям князя Шварценберга; бюрократической традиции — назначением министром внутренних дел, то есть министром, фактически являющимся главой всей бюрократической армии как полиции, так и администрации (Regierung), ветерана [Флотвеля. Ред.] добрых старых времен Фридриха-Вильгельма III; либералам — предоставлением в кабинете места без портфеля, нечто подобное должности лорда-президента Государственного совета[414] в английском министерстве, человеку [Ауэрсвальду. Ред.], который был премьер-министром в первом кабинете, вызванном к жизни революцией 1848 года; сторонникам свободной торговли — введением в министерство финансов г-на фон Патова, а протекционистам — сохранением в министерстве торговли фон дер Хейдта; дворянству — тем, что во главе всего кабинета был поставлен принц королевского дома и все политические посты в кабинете замещены дворянами; буржуазии — предоставлением прозаических министерств юстиции, торговли, народного просвещения и внутренних дел простым буржуа или буржуа, возведенным в дворянство; врагам камарильи — тем, что огромное большинство нового кабинета сформировано из личных врагов Герлаха и компании, а консерваторам, боявшимся, как бы в Пруссии не вошло в моду нечто вроде смен кабинета в парламентском смысле слова, — тем, что оставлены на жалованье несколько министров, бывших коллег Мантёйфеля, выбранных им самим и скрепивших своей подписью указ, которым был провозглашен coup d'etat [государственный переворот. Ред.] в декабре 1848 года.

Таким образом, отличительной особенностью нового кабинета является эклектизм — эклектизм, обусловленный погоней за популярностью, которая, однако, сдерживается твердой решимостью ничем существенным ради этой самой популярности не жертвовать. Я лишь слегка коснусь одной черты нового кабинета, одного оттенка, совершенно не существенного для хладнокровного политического наблюдателя, но в высшей степени интересного для берлинских обывателей. Среди вновь назначенных министров нет ни одного, чье имя не походило бы на козырь, припасенный против прусской королевы, или на личную эпиграмму, направленную против нее ее злобной невесткой. Общее впечатление, произведенное на наиболее мыслящую часть берлинцев назначением нового кабинета, я передам словами одного из моих берлинских приятелей. Официальное извещение появилось только в сегодняшнем вечернем выпуске «Staats-Anzeiger»[415], то есть около 6 часов вечера; однако еще задолго до этого времени точные списки назначенных лиц свободно ходили по рукам среди групп, собиравшихся на Унтер-ден-Линден[416]. Встретив там только что упомянутого мной приятеля, заурядного берлинского трактирного политикана, я спросил его, что он думает о новом кабинете и что вообще думают о нем в «городе». Однако раньше, чем сообщить его ответ, я должен объяснить вам, что представляет собой заурядный берлинский трактирный политикан. Это человек, проникнутый идеей, что Берлин — первый город в мире; что нигде, кроме как в Берлине, нельзя найти «Geist» [ «дух». Ред.] (понятие непереводимое, хотя английское ghost [дух, привидение. Ред.] этимологически представляет собой то же самое слово; французское esprit [ум, остроумие. Ред.] — нечто совсем иное) и что Weisbier [светлое пиво. Ред.] — это омерзительное на вкус каждого пришлого варвара питье — есть тот самый напиток, который в «Илиаде» упоминается под названием нектара, а в «Эдде»[417] — под названием меда. Помимо этих безобидных предрассудков, наше заурядное берлинское светило представляет собой неисправимого педанта, невоздержанного на язык, любителя поболтать, весьма склонного к определенному сорту низкопробного юмора, известного в Германии под названием Berliner Witz [берлинское остроумие. Ред.], которое строится скорее на игре слов, чем на игре мыслей; это любопытная смесь небольшой дозы иронии, небольшой дозы скептицизма и большой дозы пошлости — в общем, не слишком выдающийся и не очень уж забавный образчик человеческой породы, по все же довольно характерный тип. Ну, так вот, мой берлинский приятель с чисто берлинским юмором ответил на мой вопрос, процитировав следующую строфу из шиллеровского «Колокола». Должен заметить en passant [между прочим. Ред.] , что наш заурядный берлинец обычно восхваляет только Гёте, но цитирует только Шиллера:

«О zarte Sehnsucht, suses Hoffen,
Der ersten Liebe goldne Zeit!
Das Auge sieht den Himmel offen,
Es schwelgt das Herz in Seligkeit.
O, das sie ewig grunen bliebe,
Die schone Zeit der jungen Liebe!»

(О, нежные томления, сладкие надежды, золотая пора первой любви! Взору открыто безоблачное небо, сердце утопает в блаженстве. О, если бы она могла цвести вечно, эта чудесная пора юной любви!) [Шиллер. «Колокол». Ред.]

Теперь от любителя поэзии, берлинского трактирного политикана, возвратимся к новому прусскому кабинету и, согласно старой французской поговорке «a tout seigneur tout honneur» [ «каждому сеньору — по его заслугам». Ред.], обратим наше внимание в первую очередь на принца Гогенцоллерн-Зигмарингена, премьер-министра и близкого друга принцессы Прусской. Он — отец королевы португальской, в свое время решительно отказавшийся стать тестем французской Второй империи. Тем не менее он состоит в близком родстве с Бонапартом. Его мать была сестрой Мюрата, одного из импровизированных Наполеоном королей, а его жена является второй дочерью вдовствующей великой герцогини Баденской Стефании, урожденной Богарне. Таким образом, этот принц образует связующее звено родственных отношений между прусской династией, династией Кобургов и династией Бонапартов. Южногерманские либералы возвели на него много поклепов, потому что в 1849 г. он отрекся от престола в своем маленьком государстве Гогенцоллерн-Зигмаринген и, согласно фамильным договорам, продал его правящей в Пруссии ветви Гогенцоллернов. Когда он заключал эту сделку, ни одно германское княжество не стоило и трехгодичного своего дохода, и всего менее можно было ожидать от принца, чтобы он в угоду гогенцоллерн-зигмарингенским демагогам продолжил существование гогенцоллерн-зигмарингенской национальности. Поднятие прусского флага в Южной Германии не нравилось, кроме того, Австрии, так же как и мелким демагогам Бадена и Вюртемберга. После своего отречения принц поступил на службу в прусскую армию в чине генерала, избрав себе для жительства Дюссельдорф, город живописи, скульптуры и казарм, где когда-то раньше одна из боковых ветвей прусской династии содержала маленький двор. Чтобы наказать дюссельдорфцев за их участие в революции 1848 года, кульминационным пунктом которой была массовая демонстрация против короля при его проезде через город, Дюссельдорф был лишен счастья быть местопребыванием двора принца Фридриха и был разжалован в разряд обыкновенных городов, которые должны ухитряться жить без придворной клиентуры. Поэтому появление принца Гогенцоллерна в Дюссельдорфе было настоящим событием. Ничего замечательного не делая, он блистал одним своим присутствием, подобно великому человеку, о котором Гёте сказал, что он платит уже тем, что он есть, а не тем, что он делает. Его популярность распространилась за пределы Дюссельдорфа с необыкновенной быстротой. То, что он являлся одновременно принцем королевской крови и приверженцем католической церкви, довершило остальное. Для фанатической части населения Рейнской Пруссии иных качеств не требуется. Можно быть уверенным, что могущественное и прекрасно организованное католическое духовенство Рейнской Пруссии, Вестфалии, Силезии и Познани употребит все силы для поддержки прусского министерства, возглавляемого приверженцем римско-католической церкви, и это, кстати сказать, было бы весьма желательно. Ничто так не повредило революции 1848 года, как оппозиционное отношение к ней римско-католического духовенства. Последнее получило благодаря революции огромные выгоды, именно, право непосредственных сношений с папой, открытия женских и мужских монастырей и, что не менее важно, право приобретения земельной собственности. В награду за все эти приобретенные ими привилегии святые отцы, конечно, яростно обратились против революции, когда она потерпела поражение. Они действовали как самые безжалостные орудия реакции, и теперь лучше не давать им повода снова перейти в лагерь оппозиции. О прочих министрах я еще найду случай побеседовать.