«Премьер-министр», — сказал Дизраэли, — «единственный человек на свете, который не выносит коалиций. Но ведь он — живое воплощение заведомо беспринципных политических коалиций. Взгляните, как составлено его правительство. Не далее, как в прошлом году все члены его кабинета поддерживали в этой палате один из биллей, внесенный, если не ошибаюсь, кем-то из их бывших коллег. Но один из членов правительства выступил против этого билля в другой палате, причем в оправдание своей явной непоследовательности он не стесняясь заявил, что когда он вступал в должность, то премьер-министр не потребовал от него никакого обязательства ни по одному вопросу. (Смех.) И тем не менее благородный лорд встревожен и шокирован создавшейся ныне беспринципной коалицией! Благородный лорд не выносит коалиций! Благородный лорд действовал-де только с теми, среди которых он был рожден и вскормлен как политик. (Аплодисменты и смех.) Этот Геркулес (указывая на лорда Пальмерстона) был в младенчестве взят из колыбели вигов, и как последовательна была его политическая жизнь! (Снова смех.) Оглядываясь на истекшие полвека, в течение которых он исповедовал почти все принципы и вступал в союз почти с каждой партией, благородный лорд сегодня вечером громко предостерегал от коалиций, так как он боится, что большинство палаты общин, насчитывающее в своих рядах несколько самых выдающихся членов палаты — бывших коллег благородного лорда, — может не одобрить его политики в отношении Китая, политики, которая началась грубым насилием и которая, в случае продолжения ее, кончится катастрофой. Такова, милостивый государь, позиция благородного лорда. Какую же защиту этой политики слышали мы от благородного лорда? Выдвинул ли он хоть один принцип, на котором следовало бы основывать наши отношения с Китаем? Сформулировал ли он хоть одно политическое правило, которым мы могли бы руководствоваться в этот момент опасности и замешательства? Напротив, слабую и шаткую позицию он прикрывал заявлением — о чем? — о том, что он является жертвой заговора. Он не стал на путь мужественной, достойной государственного деятеля защиты своего поведения. Он остановился лишь на нескольких пустяковых замечаниях, сделанных в ходе дебатов и, по существу, уже исчерпанных и забытых, как мне казалось, а затем вдруг заявил, что все это не что иное, как заговор! Привыкнув опираться на большинство, которое он получил, не выдвинув ни единого принципа, которое на деле явилось следствием случайных обстоятельств и которое, в сущности, возникло лишь потому, что благородный лорд, сидя на этой скамье, не испытывал необходимости высказать свое мнение ни по одному внешнему или внутреннему вопросу, способному затронуть сердца соотечественников или оказать влияние на мнение нации, благородный лорд теперь поймет, наконец, что настало время, когда он вынужден будет придерживаться определенной политической линии, если он хочет быть государственным деятелем; он поймет также, что в момент, когда обнаружен грубый промах его кабинета и когда все те, кто обычно оказывает влияние на мнение палаты, единодушно осуждают политику кабинета, не подобает жаловаться стране, будто он является жертвой заговора».
Впрочем, было бы совершенно ошибочно предполагать, что дебаты были интересны потому, что они затрагивали такие животрепещущие темы. Один вечер за другим проходил в дебатах, а голосования все не было. В продолжение большей части битвы голоса бойцов тонули в шуме и гаме частных разговоров. Вечер за вечером сторонники министерства ораторствовали, злоупотребляя временем, чтобы выиграть еще сутки для интриг и закулисных махинаций. В первый вечер г-н Кобден произнес остроумную речь. То же самое можно сказать о Булвере и лорде Джоне Расселе; но генерал-атторней [Бетелл. Ред.] был несомненно прав, сказав им, что «он никак не может сравнить их рассуждения и их аргументацию по данному вопросу с аргументацией, высказанной в другой палате». Второй вечер был целиком занят тяжеловесными специфически юридическими спорами между поверенными обеих сторон — лордом-адвокатом [Монкриффом. Ред.], г-ном Уайтсайдом и генерал-атторнеем. Правда, сэр Джемс Грехем попытался оживить прения, но потерпел неудачу. Когда этот человек, фактически ответственный за убийство братьев Бандьера[136], ханжески воскликнул, что «он хотел бы умыть руки в этом деле, где была невинно пролита кровь», откликом на его пафос был сдержанный иронический смех. Третий вечер был еще скучнее. Выступал сэр Ф. Тесиджер, генерал-атторней in spe [будущий. Ред.] с ответом генерал атторнею in re [настоящему. Ред.], а также доктор прав Ши, пытавшийся ответить сэру Ф. Тесиджеру. Изощрялся в своем сельском красноречии сэр Джон Пакингтон. Выступал генерал Уильямс Карсский, которого палата слушала молча лишь несколько минут, а затем, как бы сговорившись, оставила без внимания, уразумев, что он не тот, за кого она его принимала. Наконец, выступил сэр Сидни Герберт. Этот элегантный отпрыск политической школы Пиля произнес речь, правда, выразительную, острую, парадоксальную, но больше высмеивающую аргументы сторонников министерства, чем содержащую собственные новые аргументы. Однако в последний вечер прения поднялись на высоту, свойственную палате общин. Робак, Гладстон, Пальмерстон и Дизраэли, каждый в своем роде, были действительно великолепны.
Труднее всего было избавиться от ширмы, за которую прятались во время дебатов — от сэра Джона Боуринга, — и прямо уличить самого лорда Пальмерстона, возложив лично на него ответственность за «избиение невинных». В конце концов, это удалось сделать. Так как предстоящие всеобщие выборы в Англии будут, в основном, вращаться вокруг этого вопроса, то может быть будет нелишним по возможности сжато изложить результаты дискуссии. На следующий день после поражения министерства и накануне объявления им о роспуске палаты общин лондонская газета «Times» отважилась на следующее утверждение:
«Нация будет в затруднении относительно того, на какой, собственно, вопрос надлежит дать ответ. Потерял ли кабинет лорда Пальмерстона доверие народа в результате ряда действий, совершенных на другом конце земного шара за шесть недель до того, как о них здесь узнали, и притом чиновниками, назначенными при прежнем правительстве? Министры впервые услышали об этих событиях на рождестве, и в этот момент они были так же неосведомлены, как и все остальные. Действительно, если бы все это произошло на луне или было рассказано в «Тысяче и одной ночи», нынешний кабинет не мог бы иметь к этому меньше отношения… Неужели следует осудить и сменить правительство лорда Пальмерстона за то, чего оно никогда не совершало и не могло совершить, за то, о чем оно узнало лишь тогда, когда об этом узнали все, за то, что было сделано людьми, которых оно не назначало и с которыми оно было не в состоянии до сих пор поддерживать каких-либо сношений?»
Этому бесстыдному словоизвержению газеты, которая все время оправдывала кантонскую резню, как наиболее удачный ход пальмерстоновской дипломатии, мы можем противопоставить несколько фактов, с трудом установленных во время долгих дебатов и ни разу не опровергнутых Пальмерстоном или его подчиненными. В 1847 г., когда лорд Пальмерстон возглавлял министерство иностранных дел, его первая депеша о допущении британских гонконгских властей в Кантон была составлена в угрожающих выражениях. Однако его пыл был охлажден его коллегой графом Греем, в то время министром колоний, который направил офицерам, командовавшим морскими силами не только в Гонконге, но и на Цейлоне, строжайшее предписание не допускать ни при каких обстоятельствах каких бы то ни было агрессивных действий против китайцев без особого разрешения из Англии. Тем не менее 18 августа 1849 г., незадолго до своего ухода из кабинета Рассела, лорд Пальмерстон отправил британскому уполномоченному в Гонконге следующую депешу:
«Пусть высшие чиновники Кантона и пекинское правительство не обольщаются. Снисходительность, проявляемая до сих пор британским правительством, происходит не от ощущения слабости, а от сознания превосходства своих сил. Британское правительство хорошо знает, что если бы того потребовали обстоятельства, британские военные силы смогли бы разрушить город Кантон, не оставив камня на камне, и таким образом подвергнуть население этого города самому примерному наказанию».
