Нарваэс: После слов графа Люсенского, обращенных ко мне, я должен заявить, что, независимо от наших прежних отношений, я никоим образом не участвовал ни во всем том, что он замышлял и затем привел в исполнение, ни в той форме, в какой он замышлял и приводил в исполнение свои планы.
О'Доннель: Председатель кабинета ответил в такой форме, какую он счел наиболее подходящей. Я предпочел бы не быть обязанным вдаваться в дальнейшие объяснения, но, поскольку я принужден к этому, я их дам. Всякий знает, что в 1852 г. в политике царило абсолютное спокойствие. К несчастью для правительства и страны, спустя некоторое время стали, сперва шепотом, произноситься слова «конституционная реформа». Господа сенаторы, вероятно, помнят о тревоге, порожденной опасениями перед coup d'etat. Они, по-видимому, не забыли о возникших тогда среди политиков многочисленных объединениях, в которых созрело решение о посылке адреса королеве. К этому адресу многие присоединили свои подписи, но он не был передан по назначению. Были созваны кортесы и, несколько дней спустя, «Gaceta» опубликовала проекты, которые произвели в этой самой палате такой эффект, что правительство потерпело серьезное поражение на президентских выборах. После этого кортесы были распущены. Тогда, чтобы выразить протест против этой меры, объединились наиболее влиятельные лица из партии умеренных; герцог Валенсийский был назначен в качестве председателя этого объединения. Из боязни, как бы правительство не стало препятствовать этим объединениям, был создан комитет, председателем которого был избран опять-таки герцог Валенсийский и в котором гг. Мон, Пидаль и другие значительные лица были наиболее активными членами. Помимо протеста этот комитет поставил на обсуждение вопрос о законности новых выборов. Через два или три дня после отъезда герцога Валенсийского в Байонну кабинет Браво Мурильо подал в отставку. Браво Мурильо был сменен графом д'Алькой. Оппозиция осталась в прежнем составе и, когда были созваны кортесы, в сенат был подан манифест, составленный герцогом Валенсийским. Сенат отверг его, но затем стало очевидно, что оппозиция принимает грозные размеры. Кабинет графа д'Алькой был сменен кабинетом генерала Лерсунди, а потом было учреждено министерство графа Сан-Луиса. Я сожалею о том, что принужден вдаваться в некоторые подробности, но настал момент сказать о моих собственных политических связях с теми, кто присоединился ко мне в гвардейском гарнизоне. Прежде чем герцог Валенсийский вернулся в Испанию, я принял, как это сделал каждый из нас, одного из его доверенных лиц, с которым он перед этим имел продолжительную беседу; в этой беседе, выразив сожаление о положении, в какое была ввергнута страна, и тревогу относительно грозящей трону и конституции опасности, герцог сказал, что остался лишь один выход — применить силу. (Сенсация.) Министерство Сарториуса предоставило герцогу Валенсийскому право возвратиться в Испанию. Он направился сначала в Мадрид, а затем удалился в Аранхуэс. Там мы имели с ним совещание. Он высказал нам свои патриотические чувства, которыми я готов восхищаться, хотя и не могу поддерживать возглавляемый им в данное время кабинет. Он заявил нам, что создавшееся положение делает применение силы неизбежным; что по некоторым соображениям он не может выступить первым, но что второй меч, извлеченный из ножен, будет принадлежать ему; он добавил, что при настоящем положении вещей восстания двух кавалерийских полков было бы достаточно, чтобы решиться на революцию. Это заявление было сделано нам самым категорическим образом. Открылись кортесы. Полностью убежденный в том, что все законные средства были бы напрасны, герцог Валенсийский, вместо того чтобы явиться в сенат и взять на себя руководство оппозицией, отбыл в Лоха. Все знают, что затем произошло в кортесах; все помнят знаменитое голосование 105. Тем не менее правительство не сочло необходимым подать в отставку. Кортесы были распущены, и затем был установлен режим неслыханных преследований. Голосовавшие против кабинета генералы, наиболее выдающиеся политические деятели, оппозиционно настроенные журналисты были изгнаны; были провозглашены коренные изменения во всех направлениях; было объявлено о выпуске принудительного займа; одним словом, правительство поставило себя вне закона. Теперь я спрашиваю вас: осмелитесь ли вы утверждать, что в этой стране, где все партии, находившиеся в оппозиции, всегда устраивали заговоры, была когда-либо революция более законная, чем революция 1854 года? Что касается меня, то я покинул скромное жилище, где я скрывался в течение шести месяцев. Я покинул его верхом на лошади, в сопровождении нескольких генералов и нескольких полков, с целью свергнуть правительство, столь постыдно попиравшее конституцию, которую я клялся защищать в качестве генерала и сенатора. Мы прибыли в Викальваро, где, к моему величайшему огорчению, завязалось сражение. Там не было ни победителей, ни побежденных. С обеих сторон войска бились доблестно. Гарнизону пришлось вернуться в Мадрид, мы же остались в Викальваро. На следующий день, как было условлено с герцогом Валенсийским, мы проследовали через Аранхуэс по направлению к Андалузии. В провинции Хаэн временно пребывал генерал Серрано, обещавший нам свою поддержку. Мы прибыли в Мансанарес, где он встретил нас, заявив, что те, кто обещал последовать за ним, разбежались и что он прибыл один, чтобы разделить с нами нашу участь. Именно тогда я опубликовал манифест и, поскольку я не привык отрекаться от своих собственных действий, я расскажу о том, какие в тот момент делались приготовления. Через эмиссаров мне сообщали обо всех событиях в Мадриде. Все влиятельные лица из партии умеренных были вовлечены в движение. Произошло лишь то, что и должно было произойти: намечая какое-либо мероприятие, рассчитываешь на значительное количество лиц, наиболее рьяные из которых исчезают, когда пробьет час действовать. Мне сообщили, что нас, вероятно, не поддержит народ, так как правительство пытается убедить его в том, будто причиной движения являются просто личные раздоры и будто оно лишено каких-либо определенных политических принципов. Это послужило мотивом для опубликования Мансанаресского манифеста, который содержал два важных пункта:
Конституционная реформа, какую я, будучи председателем кабинета, позднее предложил ее величеству, и
Национальная милиция, не в том виде, как она была в действительности организована, а как я сам намеревался создать се в качестве действительного элемента порядка.
Мы покинули Мансанарес и написали герцогу Валенсийскому письмо, подписанное мною и четырьмя другими генералами: мы заявляли, что если он явится к нам, мы назначим его своим главнокомандующим. Герцог послал нам адъютанта с сообщением о том, что он заболел и находится под неусыпным надзором. Говорили, будто мы приняли решение бежать в Португалию. Это ложь. Наоборот, мы решили отправиться в Сьерру-Морену с тем, чтобы сформировать свою кавалерию в Барриосе, задержать все фургоны, груженные провиантом, и использовать первый же удобный случай, чтобы отправиться в Мадрид, когда неожиданно нам было передано известие о падении кабинета Сарториуса и обращении королевы к герцогу Витторийскому. С этого момента моя миссия была закончена. Генерал Сан-Мигель, министр per interim [в это время. Ред.], послал мне указание вернуться в Мадрид. Я повиновался, твердо решив не входить в кабинет. Корона удалила герцога Витторийского, все отношения с которым я прекратил с 1840 года. Те же самые лица, которые позднее обвинили меня в присоединении к его кабинету, явились ко мне в ту самую ночь, когда я приехал в Мадрид, умоляя меня принять пост военного министра, что было якобы единственным средством спасения порядка и общества. Все эти лица принадлежали к партии умеренных. Я увидел герцога Витторийского и при тех отношениях, в которых я находился с ним тогда, почувствовал бы значительные затруднения, если бы его собственный манифест не помог мне избавиться от злобных наветов. Эспартеро сердечно обнял меня и заявил, что пришло время прекратить все распри между испанцами, что стало невозможным управлять силами одной партии и что он твердо решил обратиться ко всем влиятельным и достойным лицам. Я ознакомился с положением в Мадриде. Баррикады еще сохранились, гарнизон был весьма немногочисленным, но народ, рассудительный как всегда, внушал мне большое доверие. Моя вторая встреча с Эспартеро была значительно более холодной: он предложил мне портфель министра иностранных дел и колоний. Я поставил его в известность, что, вступая в кабинет, я буду согласен только на должность военного министра. Тогда он заявил мне, что из всех других я — наиболее подходящее лицо для выполнения обязанностей генерал-капитана Кубы. Я ответил, что так как я уже служил в этой должности, то я бы не хотел возвращаться в Гавану и скорее предпочел бы удалиться в частную жизнь; но я умолял его немедленно сформировать правительство и долее не подвергать нацию угрозам временного правления. Вскоре после этого генерал Саланса, первоначально назначенный военным министром, обратился ко мне от имени Эспартеро с просьбой принять должность военного министра, и в ту же ночь я был приведен к присяге вместе со своими коллегами. Для меня были только два пути: либо предоставить революции идти своим чередом, до тех пор пока ее собственные эксцессы не вызовут реакцию, либо остановить ее движение. Первый путь был более легким; моя честь и интересы страны заставили меня пойти по второму пути. Я не раскаиваюсь в этом. Наша первая дискуссия касалась учредительных кортесов. Г-н Кольядо, сидящий среди нас, знает обо всех наших спорах по этому вопросу. Наши усилия не имели успеха. Был подписан декрет о созыве кортесов. Состоялись всеобщие выборы — не под правительственным давлением, как заявил г-н Пидаль, а в условиях неограниченной свободы. Большая часть представителей состояла из людей, искренне желавших блага стране. При твердом правительстве конституция была бы утверждена в течение четырех месяцев. Но общеизвестная слабость характера Эспартеро, не как военного, а как политика, парализовала какие бы то ни было действия со стороны правительства. Я продолжал входить в состав правительства вовсе не для того, чтобы предать своих коллег, как ошибочно предполагает герцог Витторийский. Я оставался приверженным своему посту по тем же самым мотивам, которые вынудили меня добиваться его. Я оставался для того, чтобы препятствовать дальнейшему развитию революции».
