Позвольте мне узнать у вас,
Чем подтвердите это мненье?
Ведь «ясными» и небеса мы
Зовем, когда дыханье бури
Не омрачает их лазури.
Ужель в глазах прекрасной дамы
Хотели б видеть вы покой?
Но ведь душа и есть движенье.
И только смену выраженья
Мы называем красотой.
А если б к небу подходило
Спокойствие и ровный свет,
То ни к луне, ни к солнцу — нет!
Глаза небес — те два светила:
В движенье вечном видим их.
Предположив, что лев испанский спит
И когти скрыл в покрове златорунном,
Что грозный Марс стал Купидоном юным,
Решил на льва напасть надменный бритт.
Сто кораблей отправил безрассудно,
Чтоб край одежд Испаньи там поймать,
Где, как хрусталь, в оправе изумрудной
Сияет моря царственная гладь.
Хотел на берег выйти враг спесивый!
Но грозный лев тряхнул лишь только гривой,
И тень его одна внушила страх:
В смятенье и тревоге легионы
Бежали прочь, британские знамена
Позорно сея на морских волнах.
Тот, кто Филиду любит, ей не мил,
Кто с ней жесток, того Филида любит,
Презревшему ее дарит свой пыл,
Презрев того, кого презреньем губит.
Кто к ней стремится, от того бежит,
Кто от нее бежит, к тому стремится,
Кто с нею горд, пред тем она дрожит,
Кто раб ее, пред тем она царица.
Любовь, любовь! В могуществе своем
Сведи ты лед со льдом, огонь с огнем,
Чувств примири раздор непримиримый.
О, сделай так, чтобы она могла
Любить того, кому она мила,
И разлюбить того, кем не любима!
Позвольте с мыслями собраться.
Я девушку увидел у бассейна;
Она стояла, девственно горда,
Держа кувшин в руке своей лилейной:
В него лилась прозрачная вода.
Она красой сияла несказанной,
Величьем в ней дышали все черты:
В сандалиях с подошвой деревянной,
В переднике — царица красоты!
Взялась стирать — и от ее касаний
Казались снегом вымытые ткани.
Ей в руки душу отдал я свою
И, подойдя, сказал благоговейно:
К чему тебе склоняться у бассейна?
Дай твой кувшин слезами я долью…