Он медленно переворачивал страницы, вглядываясь в картинки и текст и отыскивал повторение знакомого сочетания м-а-л-ь-ч-и-к. Вот он снова нашел его под другим рисунком: там опять была маленькая обезьяна и с нею какое-то неведомое животное, стоявшее на всех четырех лапах и походившее на шакала. Под этим рисунком букашки слагались в такое сочетание:
М-а-л-ь-ч-и-к и с-о-б-а-к-а.
Итак эти семь маленьких букашек всегда сопровождали маленькую обезьяну!
Таким образом шло вперед учение Тарзана. Правда, оно шло очень, очень медленно, потому что, сам того не зная, он задал себе трудную и кропотливую работу, которая вам или мне показалась бы невозможной: он хотел научиться читать, не имея ни малейшего понятия о буквах или письме и никогда не слыхав о них.
Тарзану долго не удавалось справиться с поставленной им себе задачей. Прошли многие месяцы и даже годы, пока он разрешил ее. Но спустя долгое время, он все-таки постиг тайну маленьких букашек. И когда ему исполнилось пятнадцать лет, он уже знал все комбинации букв, сопровождавшие ту или иную картинку в маленьком букваре и в двух книжках для начального чтения.
Разумеется, он имел лишь самое туманное представление о значении и употреблении союзов, глаголов, местоимений, наречий и предлогов.
Как-то раз (ему было тогда около двенадцати лет) в одном из ящиков стола он нашел несколько карандашей. Случайно проведя концом одного из них по столу, он с восхищением увидел, что карандаш оставляет за собой черный след.
Тарзан так усердно занялся этой новой игрушкой, что поверхность стола очень скоро покрылась линиями, зигзагами и кривыми петлями, а кончик карандаша стерся до дерева. Тогда Тарзан принялся за новый карандаш. Но на этот раз он уже имел в виду определенную цель.
Ему пришло в голову самому изобразить некоторые из маленьких букашек, которые ползали на страницах его книг.
Это было трудное дело, прежде всего уже потому, что он держал карандаш так, как привык держать рукоять кинжала, что далеко не способствовало облегчению письма или разборчивости написанного.
Однако, Тарзан не бросил своей затеи. Он занимался письмом всякий раз, когда приходил в хижину, и в конце концов практический опыт указал ему такое положение карандаша, при котором ему легче было направлять и водить его. И тогда он получил возможность воспроизвести некоторые из маленьких букашек.
Таким путем он стал писать.
Срисовывая букашки, он научился и другой вещи — их числу. И хотя он не мог считать в нашем смысле этого слова, он все же имел представление о количестве, в основе которого лежало число пальцев на одной руке.
Роясь в разных книгах, Тарзан убедился в том, что ему теперь известны все породы букашек, появляющихся в разных комбинациях. Он тогда без труда расположил их в должном порядке. Ему было легко это сделать, потому что он часто перелистывал занимательный иллюстрированный букварь.
Его образование, таким образом, шло вперед. Но самые важные познания он приобрел в неистощимой сокровищнице громадного иллюстрированного словаря. Даже после того, как он понял смысл букашек, он продолжал гораздо больше учиться по картинкам, чем с помощью чтения.
После того, как он открыл расположение букв в алфавитном порядке, он с наслаждением искал и находил знакомые ему комбинации. Слова, сопровождавшие их, и их определения увлекали его все дальше и дальше в громадную область знания.
К семнадцати годам Тарзан научился читать детский букварь и вполне понял удивительное значение маленьких букашек.
Он уже больше не презирал своего голого тела, не приходил в отчаяние при виде своего человеческого лица; он знал теперь, что он принадлежит к совсем иной породе, чем его дикие и волосатые сотоварищи.
Он был ч-е-л-о-в-е-к, а они о-б-е-з-ь-я-н-ы. Маленькие же обезьяны, скачущие по верхушкам деревьев, были м-а-р-т-ы-ш-к-и. Тарзан узнал также, что старая Сабор л-ь-в-и-ц-а, Хиста з-м-е-я, а Тантор с-л-о-н.
Таким образом он научился читать.
С того времени его успехи шли очень быстро. С помощью большого словаря и упорной работы здорового разума, Тарзан, унаследовавший способность к мышлению, свойственную высокой расе, часто догадывался о многом, чего в действительности не мог понять, и почти всегда его догадки были близки к истине.
В его учении случались большие перерывы, так как племя иногда далеко уходило от хижины, но, даже вдали от книг, его живой ум продолжал работать над этими таинственными и увлекательными вопросами.
Куски коры, плоские листья и даже гладкие участки земли служили Тарзану тетрадями, в которых острием охотничьего ножа он выцарапывал уроки.
Но в то время, как он следовал своей склонности к умственному труду, он не пренебрегал и суровыми жизненными знаниями".
Он упражнялся с веревкой и играл со своим охотничьим. ножом, который научился точить о плоские камни.
Племя окрепло и увеличилось со времени, когда поступил в него Тарзан.
Под предводительством Керчака ему удалось изгнать другие племена из своей части джунглей, так что у племени была теперь в изобилии пища и почти не приходилось терпеть от дерзких набегов соседей.
И потому, когда молодые самцы вырастали, они находили более удобным для себя брать жен из собственного племени, а если и брали в плен чужих самок, то приводили их к Керчаку, предпочитая подчиниться ему и жить с ним в дружбе, чем устраиваться самостоятельно.
Изредка какой-нибудь самец, более свирепый, чем его товарищи, пытался оспаривать власть у Керчака, но еще никому не удалось одолеть эту свирепую и жестокую обезьяну.
Тарзан находился в племени на особом положении. Хотя обезьяны и считали его своим, но Тарзан слишком заметно от них отличался, чтобы не быть одиноким в их обществе. Старшие самцы уклонялись от сношений с ним и либо не обращали на него внимания, либо относились к нему с такой непримиримой ненавистью, что если бы не изумительная ловкость мальчика и не защита могучей Калы, которая оберегала его со всем пылом материнской любви, — он был бы убит еще в раннем возрасте.
Самым свирепым и постоянным его врагом был Тублат. Но когда Тарзану минуло около тринадцати лет, преследования его врагов внезапно прекратились, его оставили в покое и даже стали питать к нему род уважения. Тарзан мог наконец рассчитывать на спокойную совместную жизнь с племенем Керчака, за исключением тех случаев, когда на кого-нибудь из самцов нападал припадок безумного неистовства, которыми страдают в джунглях самцы диких зверей. Но тогда никто из обезьян не был в безопасности.
Виновником этого счастливого для Тарзана поворота был никто иной, как тот же Тублат.
Произошло это событие следующим образом. Однажды, все племя Керчака собралось в маленьком естественном амфитеатре, лежащем среди невысоких холмов, на широкой и чистой поляне, свободной от колючих трав и ползучих растений
Площадка была почти круглой. Со всех сторон амфитеатр замыкали мощные гиганты девственного леса; их огромные стволы были сплетены такой сплошной; стеной кустарника, что доступ на маленькую гладкую арену был возможен лишь по ветвям деревьев. Здесь, в безопасности от какого-либо вторжения, устраивало свои собрания племя Керчака. В середине амфитеатра возвышался один из тех страшных земляных барабанов, из которых антропоиды извлекают адскую музыку при совершении своих обрядов. Из глубины джунглей глухие удары их иногда доносятся до человеческого слуха, но никто из людей, никогда не присутствовал на этих ужасных празднествах. Многим путешественникам удалось видеть эти диковинные барабаны обезьян. Иные из них слышали даже грохот свирепого, буйного разгула громадных человекообразных, этих первых властителей джунглей. Но Тарзан, лорд Грейсток, был несомненно первым человеческим существом, которое когда-либо само участвовало в опьяняющем разгуле Дум-Дум.
Этот первобытный обряд послужил прототипом для всех служб, церемоний и торжеств, какие устраивались и устраиваются церковью и государством. На заре человеческого сознания, в седой глубине веков, за далекой гранью зарождающегося человечества, наши свирепые волосатые предки при ярком свете луны выплясывали обряды Дум-Дум под звуки своих земляных барабанов, в глубине величавых джунглей, которые остались такими же и поныне. Все наши религиозные таинства и обряды начались в ту давно забытую ночь, в тусклой дали давно минувшего мертвого прошлого, когда первый мохнатый наш предок, раскачав своею тяжестью ветку тропического дерева, легко спрыгнул на мягкую траву, на место первого сборища.
