— Посторонись! — крикнул ему капитан, целясь в зверя, но Павлов подошел к обезьяне и, хотя волосы встали у него дыбом, он пересилил свой страх и схватил ее за руку.

— Идем! — приказал он и потащил зверя прочь. На месте сражения остались побитые матросы. Одни сидели на земле, остолбенев от ужаса, другие ползли в сторону на четвереньках.

Обезьяна позволила увести себя и не выказала ни малейшего желания напасть на русского. Капитан остановился в нескольких шагах от странной пары.

— Отойди в сторону, Савров! — закричал он. -Я угощу эту тварь так, что ей не придется больше калечить моряков.

— Она не виновата, капитан, — взмолился Павлов. — Прошу вас, не стреляйте. Матросы сами виноваты, они первые напали на нее. Смотрите, она совершенно смирная. Это моя обезьяна… моя, моя, моя!.. Я ни за что не дам вам убить ее! — закричал он почти истерически. Его расстроенное воображение снова рисовало ему картины всех тех радостей, которые принесут ему в Лондоне деньги; а как иначе может он теперь надеяться раздобыть деньги, если у него не будет обезьяны?

Капитан опустил револьвер.

— Вы говорите, люди первые напали на нее? — переспросил он. — Так ли это? — и он повернулся к морякам, которые тем временем успели подняться с земли. Все они были невредимы, кроме забияки, всадившего в обезьяну булавку; тому, несомненно, предстояло с неделю возиться со своим поврежденным плечом.

— Симпсон первый задел его, — сказал один из моряков. — Симпсон всадил ему булавку в спину, ну, мохнатый и кинулся на него и потрепал, как следует; и нам попало малость, но бранить мохнача не за что, мы сами на него нападали.

Капитан вопросительно взглянул на Симпсона, и тот коротко подтвердил все сказанное. Затем капитан подошел к обезьяне, как бы для того, чтобы на собственном опыте убедиться, какого она нрава; при этом он предусмотрительно держал револьвер на взводе.

Обезьяна сидела на корточках около Павлова, поглядывая то на одного, то на другого матроса. Когда капитан приблизился к ней, она поднялась и направилась к нему навстречу. На ее физиономии появилось то же странное выражение острого интереса и любопытства, с которым она встречала каждого незнакомого человека. Казалось, она кого-то искала.

Она подошла вплотную к офицеру, положила лапу ему на плечо и принялась изучать черты его лица; затем у нее в глазах появилось выражение разочарования, сопровождаемое тяжелым, почти человеческим вздохом. Она отошла от капитана и начала так же внимательно разглядывать лица штурмана и обоих матросов, прибежавших с офицерами. Каждый раз она вздыхала и опускала глаза и, наконец, снова села рядом с Павловым, не проявляя больше никакого интереса к людям и как будто забыв свое недавнее столкновение с ними.

Когда команда вернулась на корабль, обезьяна пошла вслед за Павловым. Ей как будто очень хотелось ехать вместе с ним. Капитан не препятствовал ей, и, таким образом, человекоподобное животное стало пассажиром корабля. Очутившись среди матросов, обезьяна пристально всматривалась в каждое новое лицо, но всякий раз испытывала, видимо, разочарование. Офицеры корабля и ученые из экспедиции часто беседовали между собой об этом животном, но никак не могли понять, почему обезьяна с таким страстным любопытством относится к каждому человеку, встречаемому впервые. Если бы ее нашли на материке или в такой стране, где обитают люди, можно было бы подумать, что эта обезьяна некогда жила среди людей и теперь разыскивает своего хозяина. Но это объяснение было неправдоподобно, так как обезьяну нашли на необитаемом острове, куда, очевидно, почти не ступала человеческая нога.

Было несомненно, что обезьяна непрестанно ищет какое-то определенное лицо. В первые дни путешествия она металась по всему кораблю и заглядывала в каждую щель. Но после того, как она перезнакомилась со всеми бывшими на корабле людьми, она, словно отчаявшись найти того, кого искала, впала в апатию и не интересовалась больше ничем. Даже на Павлова, который был во все время путешествия занят исключительно ею, она обращала внимание лишь тогда, когда он приносил ей еду. В остальное время она относилась к нему совершенно равнодушно, не выказывая никаких особых чувств, как, впрочем, ко всякому другому человеку.

Не проявляла она теперь и той ярости, которую возбудили в ней в первый день напавшие на нее матросы.

Целыми днями сидела она у иллюминатора и так смотрела на расстилающийся перед нею горизонт, как будто знала, что корабль направляется туда, где она после долгих поисков встретит нужного ей человека.

Ее назвали Аяксом. Все считали ее самой замечательной и самой умной из всех обезьян. Ростом она значительно превосходила других себе подобных. Ее сила внушала ужас. Было ясно, что она стара, но годы не отразились ни на ее теле, ни на остром уме.

Наконец, «Марджори В» прибыл в Лондон. Офицеры корабля и ученые, из сострадания к несчастному калеке, которого им удалось спасти, собрали немного денег, дали их Павлову и пожелали ему успеха с его Аяксом.

В Лондоне Павлов немедленно повел Аякса к известному укротителю зверей. Аякс очень понравился укротителю, и тот согласился обучить его разным штукам, выговорив себе львиную долю предстоящих доходов. Кроме того, он обязался кормить и обезьяну, и ее хозяина.

Так Аякс прибыл в Лондон, и так было выковано новое звено в цепи странных обстоятельств, которые отразились на жизни многих людей.

Мистер Гарольд Мур был очень трудолюбивый и добросовестный молодой человек, с желтым лицом, изнуренным болезнью.

Он состоял воспитателем мальчика в семье одного английского лорда и, сознавая, что его ученик не делает тех успехов, которых справедливо ожидали его родители, счел необходимым поговорить с его матерью.

— Дело не в том, что у него нет способностей, — говорил он. — Если бы это было так, я все-таки надеялся бы на успех, потому что мог бы направить всю свою энергию на преодоление его тупости. Но досаднее всего, что он исключительно умный мальчик. В выполненных им заданиях я не могу найти ни одной ошибки. Меня глубоко огорчает то, что он совершенно не проявляет интереса к своим занятиям. К заданным урокам он относится, как к тяжелому труду, который надо окончить возможно скорее. Вряд ли вспоминает он когда-нибудь то, что учил в часы занятий. Его интересуют только разные приключения и геройские подвиги да некоторые повести из жизни животных и дикарей. Звери особенно занимают его: он готов целыми часами вчитываться в записки какого-нибудь исследователя Африки, и были случаи, когда я заставал его ночью, в постели, за чтением книги Карла Хагенбека о зверях и дикарях.

Мать мальчика нервно топнула ногой по предкаминному коврику.

— И вы, конечно, запретили ему это? Краска выступила на бледном лице мистера Мура. Мистер Мур бормотал в замешательстве:

— Я… я… пробовал взять у него книгу… но, знаете, у вашего сына такие мускулы… Он слишком силен для своих лет.

— Он не дал вам отобрать у него книгу? — спросила мать.

— Да, — признался учитель, -он удержал ее силой. Вообще он мальчик добрый и в этом случае был вполне корректен. Но… он превратил нашу маленькую стычку в игру: он убеждал меня, что он — горилла, а я — шимпанзе, и что я хочу отнять у него добычу. С диким рычанием, какого я еще никогда не слыхал, он налетел на меня и, подняв меня в воздух у себя над головой, швырнул к себе на постель. После этого он сделал вид, будто душит меня, а затем вскочил на мое простертое тело и издал страшный, пронзительный крик, причем объяснил, что так кричат обезьяны самцы, когда торжествуют победу. Закончил он тем, что понес меня к двери, выставил за порог и заперся в своей комнате на ключ…

Несколько минут царило молчание. Наконец, мать мальчика сказала серьезно:

— Вы должны, мистер Мур, сделать все возможное, чтобы прекратить эти выходки, потому что мой Джек…

Но она не докончила фразы, так как в это мгновение за окном раздался громкий протяжный крик: «Хо-о-гоп!»