Как только Тарзан пришел в себя и обнаружилось, что повреждение его не серьезно, арестанты были окружены, и весь отряд двинулся по направлению к пограничной линии свободного штата Конго.

К вечеру отряд остановился у реки, расположился лагерем и стал приготовлять ужин. Из густой листвы недалеких джунглей пара диких глаз с напряженным вниманием следила за деятельностью черных солдат. Из-под нахмуренных бровей эти глаза наблюдали за тем, как устраивалось заграждение, раскладывались костры и приготовлялся ужин.

Тарзан и Верпер лежали связанные за грудой походных ранцев. Когда ужин был готов, охранявший их солдат приказал им встать и подойти к огню.

Когда гигантский человек-обезьяна поднялся, выражение удивления появилось в глазах существа, сидевшего на дереве в джунглях, и глухой гортанный звук слетел с его губ. Тарзан моментально насторожился, но ответный крик замер у него на губах: Тарзан боялся вызвать подозрение солдат.

Вдруг его осенила блестящая мысль. Он повернулся к Верперу:

— Я сейчас обращусь к вам громко на языке, которого вы не понимаете. Сделайте вид, что вы внимательно прислушиваетесь к моим словам, и время от времени бормочите что-нибудь такое, что могло бы казаться ответом на том же языке. Наше спасение зависит от того, как вы справитесь с вашей задачей.

Верпер кивнул головой в знак согласия, и тотчас же Тарзан заговорил на странном наречии, которое с одинаковым успехом могло быть сравнено с лаем собаки и болтовней мартышки.

Солдаты с удивлением посмотрели на человека-обезьяну. Некоторые из них рассмеялись, некоторые отодвинулись от него в суеверном страхе. Офицер приблизился к арестованным и остановился позади них, с интересом и любопытством прислушиваясь к этому странному языку. Когда Верпер пробормотал в ответ какую-то чепуху, он не выдержал и, подойдя поближе к ним, спросил, на каком языке они говорят.

Судя по разговорам, которые офицер вел со своими арестованными во время перехода, Тарзан догадывался приблизительно о степени его образованности и, руководствуясь этим, объявил, что они говорили по-гречески.

— О, я так и думал! — ответил офицер. — Но с тех пор, как я изучал его, прошло столько лет, что я не был уверен. В будущем, однако, я очень бы просил вас изъясняться на языке более мне знакомом.

Верпер отвернулся, чтобы скрыть усмешку, и прошептал:

— Что ж! Он принял это за греческий — и прекрасно! Но один из чернокожих солдат пробормотал своему товарищу:

— Я уже слышал эти звуки раньше. Однажды ночью я заблудился в джунглях и слышал, как волосатые люди на деревьях разговаривали между собой, и их слова были похожи на слова этого белокожего. Лучше бы нам было не находить его. Он не человек, он — злой дух, и над всеми нами стрясется несчастье, если мы не отпустим его! И негр с ужасом посмотрел в черные джунгли. Его товарищ нервно рассмеялся и подошел к группе солдат, чтобы рассказать им с вариациями и преувеличениями то, что он слышал. Через полчаса личность великана-пленника была окружена целой легендой о черной магии и внезапных таинственных смертях.

А далеко в окутанных ночной мглою джунглях волосатое человекоподобное существо по ветвям деревьев неслось на юг по какому-то таинственному поручению.

Джэн Клейтон сидела в ветвях дерева, где оставил ее Верпер, и ей казалось, что эта долгая ночь никогда не кончится. Но наконец взошло солнце, и через час после восхода на тропинке показался одинокий всадник. Сердце молодой женщины вновь наполнилось надеждой.

Просторный бурнус и широкий капюшон скрывали лицо и фигуру всадника; но Джэн хорошо знала, что это г. Фреко: ведь и он носил арабский костюм, а кроме него никто не знал, что она здесь, и только он мог прийти за ней.

То, что она видела, рассеяло страхи бессонной ночи; но она многого не видела. Она не видела ни темного лица под белым капюшоном, ни колонны смуглолицых всадников, медленно ехавших за поворотом тропинки следом за своим предводителем.

Наклонившись вперед, она радостным криком приветствовала приближающегося всадника. При первом ее слове человек взглянул вверх; Джэн Клейтон увидела темное лицо Абдул-Мурака и в ужасе отпрянула назад, но было поздно. Он уже видел ее и теперь крикнул ей, чтобы она спустилась. Она не хотела спускаться, но когда отряд темных кавалеристов подъехал к своему начальнику, и по его приказанию один из солдат стал взбираться на дерево, чтобы стащить ее вниз, она увидела, что сопротивление будет бесполезно. Тогда Джэн медленно спустилась на землю и, подойдя к абиссинцу, во имя человеколюбия и справедливости просила отпустить ее.

Рассерженный своим недавним поражением, потерей золота и бегством пленников, Абдул-Мурак менее всего был склонен сдаться на мольбы женщины.

Разжалование, а может быть и смерть ждали его дома за неудачи и несчастья, постигшие его. Но хороший подарок мог смягчить гнев Менелика, и уж, конечно, этот нежный цветок чужой расы будет принят императором с большой благосклонностью.

Когда Джэн Клейтон окончила свою речь, он кратко ответил, что готов оказать ей покровительство, но что он должен отвести ее к своему повелителю.

Молодой женщине незачем было спрашивать, на что она нужна его императору, и снова погасла надежда в ее душе. Она покорно дала поднять себя в седло позади одного из солдат и под новым конвоем стала продвигаться к тому, что теперь уже казалось ей неизбежной судьбой.

В битве с разбойниками Абдул-Мурак потерял своих проводников. Сам он был совершенно незнаком с местностью и сбился с дороги. Поэтому, после своего бегства с поля битвы, он очень мало подвинулся на север. Сейчас он направляется на запад в надежде наткнуться на какую-нибудь деревню, где он мог бы найти проводников. Но, когда наступила ночь, он был так же далек от своей цели, как и на заре.

Унылые, павшие духом, мучимые голодом и жаждой, абиссинцы расположились лагерем в дикой чаще джунглей. Львы, привлеченные лошадьми, дико рычали подле тернистого заграждения, и гул их диких голосов сливался с ржаньем насмерть перепуганных коней. Ни люди, ни звери не могли заснуть. Число часовых было удвоено, не столько на случай нападения львов, сколько для поддерживания костров, которые были лучшей защитой от львов, чем тернистое заграждение.

Было около полуночи, но Джэн Клейтон, несмотря на бессонницу прошлой ночи, не могла даже задремать. Предчувствие несчастья, словно черный полог, висело над лагерем. Храбрые воины абиссинского императора нервничали и волновались. Абдул-Мурак то и дело подымался со своего ложа и беспокойно шагал взад и вперед между привязанными лошадьми и трещащими кострами. Молодая женщина видела его огромный силуэт на фоне яркого пламени костров и по его быстрым, нервным движениям поняла, что он боялся.

Рычанье львов становилось все громче и яростнее; земля колебалась от невероятного шума и рева. Лошади пронзительно ржали, стараясь порвать сдерживавшие их веревки. Один из солдат, более смелый, чем его товарищи, бросился в середину брыкающихся, обезумевших от страха животных, тщетно стараясь успокоить их.

Огромный лев, свирепый и бесстрашный, подскочил к самой ограде, ярко освещенной пламенем костров. Часовой поднял ружье и выстрелил, и крошечный свинцовый шарик навлек все силы ада на маленький лагерь.

Пуля оставила глубокую болезненную борозду в боку зверя и привела его в неописуемую ярость, но не лишила огромное тело его мощи и силы.

Если бы лев не был ранен, то колючие загромождения и яркое пламя костров может быть отпугнули бы его; но теперь боль и ярость заставили его забыть об осторожности, и с громким злобным ревом он одним прыжком перескочил через барьер и очутился среди лошадей.

Лошадь, на которую бросился лев, отчаянно ржала от страха и боли. Несколько лошадей порвали свои уздечки и бешено метались по всему лагерю. Люди вскочили и бросились к заграждениям с ружьями наготове, и вдруг из джунглей целое стадо львов, ободренных примером товарища, бесстрашно бросилось на лагерь.