— Что такое деньги? — удивился Тарзан. Потребовалось немало времени, чтобы он хоть смутно понял.
— Как люди добывают деньги? — спросил он, наконец.
— Они их зарабатывают.
— Отлично. Я заработаю.
— Нет, друг мой, — возразил д'Арно. — О деньгах вы не должны беспокоиться и вам не нужно будет зарабатывать. У меня их достаточно для двух, достаточно для двадцати, — гораздо больше денег у меня, чем это полезно для одного человека. И вы будете иметь все, что пожелаете, если мы когда-нибудь доберемся до цивилизации.
Итак, на следующее утро они двинулись в путь вдоль берега. Каждый нес ружье и патроны, а также постель и немного провизии и кухонных принадлежностей.
Последние показались Тарзану совершенно бесполезным бременем, и он выбросил свои.
— Но вы должны научиться есть вареную пищу, мой друг, — усовещевал его д'Арно. — Ни один цивилизованный человек не ест мясо сырым!
— Хватит у меня времени научиться, когда я доберусь до цивилизации. Мне эти вещи не нравятся; они только портят вкус хорошего мяса.
Целый месяц шли они к северу, иногда находя себе пищу в изобилии, а иногда голодая по нескольку дней.
Они не встречали и признаков туземцев, а дикие звери их не беспокоили. В общем их путешествие было необыкновенно удачно.
Тарзан закидывал товарища вопросами и его познания быстро увеличивались. Д'Арно учил его тонкостям цивилизации, даже употреблению ножа и вилки. Но иногда Тарзан с отвращением бросал их, и схватив пищу сильными, загорелыми руками, рвал ее коренными зубами, как дикий зверь.
Тогда д'Арно сердился и говорил:
— Вы не должны есть, как скот, Тарзан, когда я так стараюсь сделать из вас джентльмена. Mon Dieu! Джентльмены не делают этого — это просто ужасно!
Тарзан улыбался смущенно и снова брался за вилку и нож, но в душе он их ненавидел.
По дороге он рассказал д'Арно о большом сундуке, о том, как матросы зарыли его, и о том, как он его отрыл, перенес на сборное место обезьян и там зарыл снова.
Должно быть это сундук с кладом профессора Портера, — сообразил д'Арно. — Это очень, очень не хорошо, но, конечно, вы не знали!
Тарзан тут только вспомнил и понял письмо, написанное Джэн Портер ее приятельнице, украденное им у нее в первый же день, когда пришельцы устроились в его хижине. Теперь он знал, что это было в сундуке и что он значил для Джэн Портер!
— Завтра мы вернемся назад за сундуком, — объявил он, обращаясь к д'Арно.
— Назад? — воскликнул д'Арно. — Но дорогой мой, мы теперь уже три недели в пути; нам придется употребить еще три недели для обратного путешествия за кладом. И затем, при огромном весе сундука, нести который потребовались четыре матроса, месяцы пройдут раньше, чем мы опять дойдем до этого места.
— Но это нужно, друг мой, — настаивал Тарзан. — Идите дальше к цивилизации, а я вернусь за кладом. Один я смогу идти куда скорее.
— У меня есть план получше, Тарзан! — воскликнул д'Арно. — Мы вместе дойдем до ближайшего поселения. Там мы наймем гребное судно и вернемся за сокровищем морем вдоль берега, таким образом доставка его будет гораздо легче. Это и быстрее и безопаснее и не заставит нас разлучаться. Что вы думаете о моем плане, Тарзан?
— Идет! — сказал Тарзан. — Сокровище окажется на месте, когда бы мы ни явились за ним; и хотя я мог бы сходить туда теперь и нагнать вас через месяц или два, но буду более спокоен за вас, зная, что вы не один в дороге. Когда я вижу, до чего вы беспомощны д'Арно, я часто удивляюсь, как человеческий род мог избежать уничтожения за все те века, о которых вы мне говорили. Одна Сабор могла бы истребить тысячи таких, как вы.
Д'Арно засмеялся:
— Вы будете более высокого мнения о своем роде, когда увидите его армии и флоты, огромные города и могучие механические приспособления. Тогда вы поймете, что ум, а не мускулы, ставит человеческое существо выше могучих зверей ваших джунглей. Одинокий и безоружный человек, конечно, не равен по силе крупному зверю; но если десять человек соберутся, они соединят свой ум и свои мускулы против диких врагов, в то время как звери, неспособные рассуждать, никогда не задумаются о союзе против людей. Если бы было иначе, Тарзан, сколько прожили бы вы в диком лесу?
— Вы правы, д'Арно, — ответил Тарзан. — Если бы Керчак пришел на помощь Тублату в ночь Дум-Дума, мне был бы конец. Но Керчак не сумел воспользоваться таким подходящим для него случаем! Даже Кала, моя мать, не могла строить планов вперед. Она просто ела, сколько ей было нужно и когда она хотела есть. Даже находя пищу в изобилии в такие времена, когда мы голодали, она никогда не собирала запасов. Помню, она считала большой глупостью с моей стороны обременять себя излишней пищей во время переходов, хотя бывала очень рада есть вместе со мной, когда случайно на пути у нас не встречалось продовольствия.
— Значит, вы знали вашу мать, Тарзан? — спросил с удивлением д'Арно.
— Знал. Она была большая, красивая обезьяна, больше меня ростом и весила вдвое по сравнению со мной.
— А ваш отец? — спросил д'Арно.
— Его я не знал. Кала говорила, что он был белая обезьяна и безволосый, как я. Теперь знаю, что должно быть он был белым человеком.
Д'Арно долго и пристально рассматривал своего спутника.
— Тарзан, — сказал он наконец, — невозможно, чтобы обезьяна Кала была вашей матерью. Если бы это было так, вы унаследовали бы хоть какие-нибудь особенности обезьян. А у вас их совсем нет. Вы — чистокровный человек и, вероятно, сын высококультурных родителей. Неужели у вас нет хотя бы слабых указаний на ваше прошлое?
— Нет никаких, — ответил Тарзан.
— Никаких записок в хижине, которые могли бы пролить какой-либо свет на жизнь ее прежних обитателей?
— Я прочел все, что было в хижине, за исключением одной книжки, которая, как я знаю теперь, была написана не по-английски, а на каком-то другом языке. Может быть, вы сумеете прочесть ее.
Тарзан вытащил со дна своего колчана маленькую черную книжку и подал ее своему спутнику.
Д'Арно взглянул на заглавный лист.
— Это дневник Джона Клейтона, лорда Грейстока, английского дворянина, и он написан по-французски, — сказал он, и тут же принялся читать написанный свыше двадцати лет тому назад дневник, в котором передавались подробности истории, уже нам известной — истории приключений, лишений и горестей Джона Клейтона и его жены Элис со дня их отъезда из Англии. Оканчивался дневник за час до того, как Клейтон был сражен насмерть Керчаком.
Д'Арно читал громко. По временам его голос срывался и он был вынужден остановиться. Какая страшная безнадежность сквозила между строками!
По временам он взглядывал на Тарзана. Но обезьяна-человек сидел на корточках неподвижный, как каменный идол.
Только когда началось упоминание о малютке, тон дневника изменился и исчезла нота отчаяния, вкравшаяся в дневник после первых двух месяцев пребывания на берегу. Теперь тон дневника был окрашен каким-то подавляющим счастьем, производимым еще более грустное впечатление, чем все остальное.
В одной из записей звучал почти бодрый дух:
Сегодня моему мальчику исполнилось шесть месяцев. Он сидит на коленях Элис у стола, за которым я пишу; это счастливый, здоровый, прекрасный ребенок.
Так или иначе, даже против всякой правдоподобности, мне представляется, что я вижу его взрослым, занявшим в свете положение отца, и этот второй Джон Клейтон покрывает новою славой род Грейстоков.
И вот, как будто для того, чтобы придать моему пророчеству вес своей подписью, он схватил мое перо в пухленький кулачок и поставил на странице печать своих крошечных пальчиков, перепачканных в чернилах.
И тут же, на поле страницы, были видны слабые и наполовину замазанные оттиски четырех крошечных пальчиков и внешняя часть большого пальца.
Когда д'Арно кончил читать, оба человека просидели несколько минут молча.
— Скажите, Тарзан, о чем вы думаете? — спросил д'Арно. — Разве эта маленькая книжечка не раскрыла перед вами тайну вашего происхождения? Да ведь вы же лорд Грейсток!
