Роков и Павлов — русские шпионы. Они не остановятся ни перед чем, чтобы получить нужные сведения. Дело на пароходе — я говорю об истории за картами — было подстроено, чтобы путем шантажа добиться нужных сведений от моего мужа.

Если бы установили, что он плутует в карты, карьера его была бы кончена. Ему пришлось бы уйти из министерства… Он подвергся бы общественному остракизму. Они построили такой план: как плату за признание с их стороны, что граф стал жертвой мстительного заговора, с целью обесчестить его, — он должен выдать нужные им бумаги.

Вы помешали им. Тогда они придумали новую комбинацию, при которой подвергалась риску не честь графа, а моя. Войдя ко мне в каюту, Павлов мне так это и разъяснил. Если я дам им сведения, он обещал ничего больше не предпринимать, если же я откажусь, — Роков, стоящий снаружи, тотчас сообщит комиссару, что я принимаю постороннего мужчину в своей каюте, при запертых дверях. Он постарается также широко разгласить эту историю по всему пароходу, а по приезде сообщит ее в газеты.

Не ужасно ли все это? Но мне известно о г. Павлове кое-что такое, из-за чего он попал бы на русскую каторгу, если бы о том знала петербургская полиция. Я выразила сомнение в том, чтобы ему удалось выполнить свой план, и затем, нагнувшись к нему, прошептала одно имя. — Вот так, — она щелкнула пальцами, — он, как безумный, бросился ко мне и схватил меня за горло. Он убил бы меня, если бы вы не вмешались.

— Животное! — прошептал Тарзан.

— Хуже того, друг мой, — сказала она. — Они — демоны. Я боюсь за вас, потому что вы навлекли на себя их ненависть. Я хочу, чтобы вы постоянно были настороже. Обещайте мне это для меня, а то я никогда не прощу себе, если вы пострадаете из-за услуги, которую оказали мне.

— Я не боюсь их, — возразил он. — Я пережил врагов, более свирепых, чем Роков и Павлов. — Он понял, что она ничего не слышала о происшествии на улице Моль и не стал ей рассказывать, не желая тревожить ее.

— Почему ради собственной безопасности, — продолжал он, — вы не передадите мерзавцев в руки властей? Они быстро справились бы с ними.

Она поколебалась минуту, прежде чем ответила.

— Есть две причины, — наконец проговорила она. — Одна из них та, которая мешает графу проделать это. Другая — истинная причина, почему я не хочу выдавать их, — о ней я никогда не говорила. Ее знает только Роков и я. Странно… — и она остановилась, пристально всматриваясь в него некоторое время.

— Странно?.. — повторил он, улыбаясь.

— Я удивляюсь, почему мне хочется сказать вам то, что я не решаюсь открыть даже моему мужу. Я надеюсь, что вы поймете и посоветуете, как мне лучше поступить. Я надеюсь, что вы не осудите меня слишком строго.

— Боюсь, что я плохой судья, сударыня, — возразил Тарзан, — если бы вы совершили убийство, я, должно быть, сказал бы, что жертва должна быть вам благодарна за такой сладостный конец.

— О, милый, нет, — воскликнула она, — это не так страшно. Но дайте мне сначала сказать вам, почему граф не преследует этих двух людей; потом, если хватит мужества, я скажу вам и то, что не решаюсь вымолвить. Итак, первая причина та, что Николай Роков — мой брат. Мы русские. Николай был дурным человеком, сколько я помню его. Его исключили из русской армии, в которой он дослужился до чина капитана. Разыгрался скандал, вскоре частью забытый, и отцу удалось устроить его в министерство внутренних дел.

Николая обвиняли во многих тяжких преступлениях, но ему всегда удавалось избежать руки правосудия. В последний раз он прибег с этой целью к лжесвидетельству. которым было установлено, что его партия злоумышляет против царя, и русская полиция, которая всегда рада возложить подобное обвинение на всех и вся, приняла такое объяснение и освободила его.

— Разве его преступные покушения на вас и вашего супруга не уничтожили всякое его право на родственное снисхождение? — спросил Тарзан. — То, что вы его сестра, не помешало ему пытаться очернить вас. Вам незачем быть верной ему.

— Ах, вот тут-то и выступает вторая причина. Если трудно требовать от меня верности ему, хотя он и был мой брат, то я не могу освободиться от страха, который я питаю к нему из-за одного эпизода моей жизни, который стал ему известен.

— Я, пожалуй, скажу вам сразу, — после некоторого молчания снова заговорила она, — потому что чувствую, что рано или поздно расскажу все равно. Я выросла в пансионе при монастыре. Там я встретилась с человеком, которого приняла за джентльмена. Я ничего не знала о мужчинах и еще меньше о любви. Я забила себе взбалмошную головку, что я люблю этого человека и что необходимо как можно скорее бежать с ним, чтобы потом обвенчаться.

Я провела с ним всего три часа. Все время — днем и в общественных местах: на железнодорожных станциях и в поезде. Когда мы прибыли к месту назначения, где нас должны были обвенчать, два жандарма подошли к моему спутнику и арестовали его. Они забрали и меня, но, когда я рассказала им свою историю, они отпустили меня и с дуэньей отправили обратно в монастырь. Оказалось, что человек, увлекший меня, дезертировал из армии и скрывался вместе с тем от уголовного суда. Не было, кажется, страны в Европе, полиции которой он не был бы знаком.

Администрация монастыря замяла дело. Даже родители мои ничего не узнали. Только Николай позже как-то встретился с тем человеком и от него узнал все. Теперь он грозит мне все рассказать графу, если я не исполню его требований.

Тарзан засмеялся. — Вы еще совсем маленькая девочка. То, что вы мне рассказали, не бросает никакой тени на вашу репутацию, и если бы душою вы не были еще ребенком, вы давно бы это поняли. Сегодня же идите расскажите все мужу, так же точно, как рассказали мне. Я твердо уверен, что он посмеется над вашими страхами и завтра же позаботится о том, чтобы ваш драгоценный братец был упрятан в тюрьму, где ему давно надлежит быть.

— Я рада была бы решиться, — отвечала она, — но я боюсь. Я слишком рано начала бояться мужчин, — сначала отца, потом Николая. Почти все мои приятельницы боятся своих мужей — почему мне быть исключением?

— Но это совсем неправильно, — женщины не должны бояться мужчин, — заявил Тарзан, озадаченный. — Я, конечно, лучше знаю нравы обитателей джунглей, и там мы видим обратное, если не считать чернокожих людей, которые, на мой взгляд, во многих отношениях стоят ниже животных. Нет, я не могу понять, почему цивилизованные женщины боятся мужчин, призванных защищать их. Меня мучила бы мысль, что какая-нибудь женщина боится меня.

— Не думаю, чтобы вас боялась какая-нибудь женщина, друг мой, — мягко сказала Ольга де Куд. — Я недавно встретилась с вами, но, как ни странно это звучит, вы единственный мужчина, которого я, как мне кажется, никогда не боялась бы, — это в особенности странно потому, что вы ведь очень сильный. Я удивлялась, как свободно вы действовали с Николаем и с Павловым той ночью, в моей каюте. Это было чудесно!

Когда Тарзан прощался с ней немного позже, он чуть-чуть удивился, почему ее рука задержалась в его руке, и почему она так настаивала, чтобы он обещал снова прийти завтра.

Весь день ему помнились полузакрытые глаза и прекрасного рисунка губы Ольги, когда она, прощаясь, улыбалась ему. Ольга де Куд была очень красивой женщиной, а Тарзан от обезьян — очень одиноким молодым человеком, с сердцем, требующим лечения, и вылечить его могла бы только женщина.

Когда графиня после ухода Тарзана повернула от дверей, она оказалась лицом к лицу с Николаем Роковым.

— С каких пор вы здесь? — крикнула она, отпрыгнув от него.

— Еще до прихода вашего возлюбленного, — прозвучал ответ, сопровождаемый гадким подмигиванием.

— Молчать! — приказала она. — Как смеете вы говорить подобные вещи мне, своей сестре?

— Ну, милая Ольга, если он не возлюбленный твой — прими мои извинения, но, по правде сказать, если так обстоит дело, то это не по твоей вине. Если бы он знал женщин хотя бы на десятую долю того, как знаю их я, то ты сейчас лежала бы в его объятиях, Ольга. Еще бы! Каждое твое слово и движение было открытым призывом, а он ничего не разглядел!