Вплоть до заката солнца жрецы были заняты устройством жертвенника. Во время работы они пели заунывные гимны на древнем языке того материка, который лежит глубоко на дне Атлантического океана. Они не знали смысла произносимых ими слов, они только повторяли молитвы, переходившие от учителя к ученику, еще с тех незапамятных времен, когда предки первобытного человека раскачивались на своих хвостах на деревьях в сырых, болотистых джунглях, там, где теперь находится Англия.
Под сенью палатки Лэ ходила взад и вперед вокруг связанного по рукам и ногам Тарзана. Тарзан был готов к смерти. Ни один луч надежды не пробивался сквозь густой, безнадежный мрак смертного приговора. Его могучие мускулы не в состоянии были порвать множество веревок, связывавших его руки и ноги — он уже не раз тщетно пытался разорвать их. Он не мог надеяться и на помощь извне; только враги окружали его в этом лагере. И все же он улыбался Лэ, когда она нервно шагала взад и вперед по палатке.
А Лэ? Она сжала в руке нож и взглянула на лежавшего перед нею пленника. Она смотрела на него и что-то говорила про себя, но не занесла над ним ножа.
«Сегодня ночью», — думала она, — «сегодня ночью, когда будет совсем темно, я буду мучить и пытать его».
Она смотрела на его божественно прекрасное тело, на улыбающееся лицо и заставляла себя думать о том, что он Отверг ее любовь. Законы огненного бога повелевают покарать нечестивого, который осквернил святая святых, который украл с запятнанного кровью жертвенника Опара жертву огненного бога, и не один, а три раза. Три раза Тарзан обманул бога ее отцов! При этой мысли Лэ остановилась и опустилась на колени подле человека-обезьяны. В ее руке был острый нож. Она приложила острие к боку Тарзана и надавила на рукоятку. Но Тарзан только улыбнулся и пожал плечами.
Как он был красив! Лэ наклонилась низко над ним и взглянула в его глаза. Как прекрасно было его тело! Она сравнивала его с кривыми, уродливыми человечками, из числа которых она должна была выбрать себе супруга, и вздрогнула при этой мысли.
Наступили сумерки, а за ними пришла и ночь. Большой костер пылал недалеко от палатки. Пламя освещало жертвенник, воздвигнутый посреди лужайки, и перед глазами верховной жрицы огненного бога вставала картина завтрашнего торжества. Она видела, как это прекрасное, гигантское тело извивалось в пламени костра, она видела, как обгорали и обугливались эти улыбающиеся губы над крепкими белыми зубами. Она ясно представляла, как огненные языки слизывали густую, черную, всклокоченную гриву этой красивой головы. И много других страшных картин промелькнуло перед закрытыми глазами жрицы, когда она стояла со сжатыми руками над тем, к кому устремлялась вся ее ненависть. Но было ли чувство, которое испытывала Лэ, ненавистью?
Темная африканская ночь спустилась над лагерем, освещенным только неровным светом костра. Тарзан лежал спокойно в сковывавших его путах. Он страдал от жажды и от острой боли, причиняемой ему туго затянутыми веревками на его кистях и щиколотках, но не жаловался. Тарзан был дитя джунглей с выносливостью зверя и умом человека. Он знал, что судьба его решена, что никакие мольбы не смягчат сурового приговора, и он не тратил времени на упрашивания, а терпеливо ждал — в твердой уверенности, что его мучения не могут продолжаться вечно.
Лэ стояла над ним в темноте. В руке ее был острый нож, а в душе твердое решение — не медля, не откладывая, начать пытать своего пленника. Нож касался тела Тарзана; лицо Лэ было совсем близко от его лица. В это время кто-то подбросил новую охапку сучьев в костер, и яркое пламя внезапно осветило внутренность палатки. У самых своих губ Лэ увидела прекрасное лицо лесного бога, и любовь, которую она почувствовала к нему, увидев его впервые, и которую она лелеяла долгие годы, мечтая о нем, захлестнула женское сердце.
С кинжалом в руке стояла Лэ, верховная жрица, над дерзким существом, осмелившимся ворваться в святилище ее божества. Не нужно пытки! Смерть, немедленная смерть дерзкому осквернителю ее святыни! Один удар тяжелого лезвия, а труп туда, в объятия пылающего костра! Рука занесла нож в воздухе и остановилась, готовясь к удару, — и Лэ, слабая женщина, упала без сил на тело любимого человека.
Ее руки в немой ласке скользили по его обнаженному телу; она покрывала его лоб, глаза, губы горячими поцелуями, она прикрыла его своим телом, словно защищая его от ужасной судьбы, которую сама же ему приготовила, и дрожащим, жалобным голосом умоляла его о любви. Бурная, безумная страсть овладела прислужницей огненного бога; в течение нескольких часов она не могла совладать с собой, но наконец сон одолел ее, и она задремала подле человека, которого поклялась подвергнуть пытке. А Тарзан, не тревожась за будущее, спокойно спал в объятиях Лэ.
При первых проблесках зари Тарзан был разбужен пением жрецов города Опара. Начатое в тихих, мягких тонах, пение быстро разрослось в дикий вопль кровавого вожделения.
Лэ зашевелилась; ее прекрасная рука крепче прижала к себе Тарзана, улыбка появилась на ее губах, и она проснулась. Но когда значение погребальных песнопений дошло до ее сознания, улыбка сошла с ее лица, глаза расширились от ужаса.
— Люби меня, Тарзан! — воскликнула она. — Люби меня — и ты будешь спасен!
Веревки, связывавшие Тарзана, остановили кровообращение и причиняли ему страдание. С сердитым ворчанием он повернулся на бок спиной к Лэ. Это был его ответ. Верховная жрица вскочила на ноги, горячая краска стыда, залившая на мгновение ее щеки, сменилась смертельной бледностью. Лэ подошла ко входу в палатку.
— Сюда, жрецы огненного бога! — крикнула она. — Приготовьтесь к жертвоприношению.
Кривоногие уроды поспешили на зов своей повелительницы и вошли в палатку. Они подняли Тарзана, вынесли его из палатки и, продолжая путь, отмечали такт, покачиваясь из стороны в сторону своими кривыми телами.
За ними шла Лэ. Лэ тоже качалась, но не в такт священному песнопению. Лицо верховной жрицы было бледно от мук неразделенной любви и ужаса предстоящего обряда. Но Лэ была тверда в своем решении. Неверный должен умереть. Презревший ее любовь получит возмездие на пылающем костре за оскорбление. Она видела, как они положили прекрасное тело на жесткие ветки. Она видела, как кривой, сгорбленный верховный жрец, с которым она по закону должна была соединиться, приблизился к жертвеннику с зажженным факелом и остановился в ожидании ее приказаний. Его отвратительное, волосатое лицо расплылось в зловещую улыбку, обнажив длинные, желтые клыки. Руки его были сложены чашей в ожидании теплой крови жертвы — красного нектара, которым наполняют в Опаре золотые жертвенные чаши.
Лэ приблизилась с поднятым ножом, ее лицо обращено было к восходящему солнцу, губы шептали молитвы пылающему божеству ее народа. Верховный жрец вопросительно взглянул на нее; факел догорал, и огонь уже обжигал его руки, а хворост был так маняще близок. Тарзан закрыл глаза и ждал конца. Он знал, что ему будет больно, потому что смутно помнил боль, причиненную ему прежними ожогами.
Он знал, что будет страдать и умрет, но не боялся.
Смерть — не событие для того, кто вырос в джунглях; она поджидает их на каждом шагу, следует за ними по пятам в течение дня и ложится рядом с ними по ночам. Человек-обезьяна вряд ли задумывался над тем, что ожидает его после смерти. В то время как смерть приближалась, мысли Тарзана были заняты красивыми камешками, которые он потерял; но в то же время он следил и за тем, что делалось вокруг него.
Он почувствовал, что Лэ наклонилась над ним, и открыл глаза. Он увидел ее бледное, измученное лицо и слезы, застилавшие ее глаза.
— Тарзан, Тарзан! — простонала она. — Скажи мне, что ты любишь меня, что ты вернешься со мною в Опар — и ты будешь жить. Я спасу тебя, несмотря на гнев моего народа. В последний раз я спрашиваю тебя: что ты ответишь мне?
В последний момент женщина восторжествовала над верховной жрицей жестокого культа. На алтаре лежало единственное существо, которое пробудило любовь в ее девственной груди, а подле него стоял дикий фанатик с отвратительным звериным лицом, готовый по первому ее приказанию поджечь костер. Этот урод должен будет стать ее супругом, если она не найдет другого, менее отталкивающего. Лэ вздрогнула. Она любила Тарзана безумно, страстно, но при всей своей любви к нему, она готова была сейчас же приказать зажечь костер, если только Тарзан и на этот раз отвергнет ее любовь. Тяжело дыша, она наклонилась над Тарзаном.
