— Этот парень — совсем другое дело, — стоял на своем Зверев. — Он настолько склонился на нашу сторону, что ради правого дела готов предать родного отца… и уже предает свою страну.

Губы Зоры Дрыновой, когда она услышала эту характеристику, слегка скривились в непроизвольной усмешке, незамеченной остальными.

Мигель Ромеро, мексиканец, остался неудовлетворенным.

— Не доверяю я всяким этим гринго, — заявил он. Зверев пожал плечами.

— Наша личная неприязнь не имеет значения, — сказал он, — по сравнению с интересами мирового рабочего класса. Когда Коулт прибудет, мы обязаны принять его как своего; и не забывать, что как бы мы ни ненавидели Америку и американцев, без них и без их паршивого капитала в сегодняшнем мире ничего не добиться.

— Капитала, нажитого на крови и поте рабочего класса, — прорычал Ромеро.

— Вот именно, — подхватил Рагханат Джафар, — но, как ни парадоксально, это же богатство подорвет и уничтожит капиталистическую Америку и в конце концов обеспечит победу пролетариата.

— Вот и я так думаю, — сказал Зверев. — Ради общего дела я предпочту американское золото золоту любой другой страны…

— Но что значат для нас ничтожные средства этого американского бизнесмена? — требовательно спросила Зора. — Это же пустяк по сравнению с тем, что Америка уже щедро вкладывает в Советскую Россию. Что его измена, по сравнению с изменой других, которые уже делают для приближения победы мирового коммунизма больше, чем Третий Интернационал? Это ничто, даже не капля в море.

— Что вы имеете в виду, Зора? — спросил Мигель.

— Я имею в виду банкиров, промышленников, инженеров Америки, которые продают нам свою собственную страну и мир в надежде набить золотом свои уже и так лопающиеся сундуки. Один из наиболее благочестивых и почитаемых граждан возводит для нас огромные фабрики в России, где мы сможем выпускать тракторы и танки; их промышленники соперничают друг с другом, чтобы снабдить нас двигателями для тысяч аэропланов; их инженеры продают нам свой интеллект и мастерство, чтобы построить огромный промышленный город, где бы производились боеприпасы и военная техника. Таковы эти предатели, таковы эти люди, которые ускоряют приближение дня, когда Москва станет диктовать свою политику всему миру.

— Вы говорите так, будто сожалеете об этом, — раздался сухой голос возле ее плеча. Девушка быстро обернулась.

— А, это вы, шейх Абу Батн, — произнесла она, узнав смуглого араба, который подошел, закончив пить свой кофе. — Наша благосклонная фортуна не мешает мне видеть вероломство врага, но и не позволяет восхищаться изменой кого бы то ни было, даже если она выгодна для нас.

— Это и ко мне относится? — настороженно спросил Ромеро.

Зора рассмеялась.

— Ну что вы, Мигель, — проговорила она. — Вы же представитель рабочего класса и верны пролетариату своей страны, а те, другие, принадлежат к классу капиталистов; их правительство — правительство буржуазное, которое настолько ненавидит коммунистические идеалы, что так и не признало наше государство; тем не менее, в своей жадности эти свиньи продают своих же и свою страну за горсть вонючих долларов. Я их презираю.

Зверев усмехнулся.

— Ты настоящая большевичка, Зора, — воскликнул он. — Ненавидишь врага от всей души, даже когда он нам помогает.

— Но ненавистью и болтовней ничего не добьешься, — сказала девушка. — Скорей бы начать делать дело. А мы торчим здесь и бездействуем.

— И что же ты предлагаешь? — добродушно поинтересовался Зверев.

— По крайней мере, могли бы попытаться завладеть золотом Опара, — ответила она. — Если Китембо прав, его хватило бы на финансирование дюжины экспедиций вроде планируемой, и мы не нуждались бы в этом американском… как их там называют?.. толстосуме.

— Меня тоже посещали подобные мысли, — произнес Рагханат Джафар. Зверев нахмурился.

— Может, кое-кому из вас не терпится возглавить эту экспедицию, — раздраженно сказал он. — Я знаю, что делаю, и не обязан ни с кем обсуждать свои планы. Настанет время для приказов, и я их отдам. Китембо получил свой, и уже несколько дней ведется подготовка к экспедиции на Опар.

— Мы так же заинтересованы и готовы рискнуть, как и вы, Зверев, — резко вмешался Ромеро. — Предполагалось, что мы будем работать на равных, а не как хозяин и раб.

— Скоро вы узнаете, что хозяин — я, — огрызнулся Зверев неприятным тоном.

— Да, — усмехнулся Ромеро, — царь тоже считал себя хозяином, вам известно, что с ним стало?

Зверев вскочил на ноги, выхватил револьвер и направил на Ромеро, но в ту же секунду девушка ударила его снизу по руке и встала между ними.

— Ты с ума сошел, Зверев! — вскричала она.

— Не вмешивайся, Зора! Это мое дело, и рано или поздно его придется решать. Здесь главный я, и я не потерплю предателей в своем лагере. Отойди.

— Нет! — решительно возразила девушка. — Мигель был не прав, но и ты тоже, а проливать кровь — нашу собственную — сейчас означало бы полностью потерять всякий шанс на успех. Это посеет семена страха и подозрительности и будет стоить нам уважения со стороны чернокожих, ибо они почувствуют отсутствие среди нас единства. К тому же, Мигель безоружен, стрелять в него было бы подлым убийством, а это лишило бы тебя уважения всякого порядочного человека в экспедиции. — Она выпалила эти слова на русском языке, которого, кроме нее и Зверева, никто из присутствующих не понимал, затем повернулась к Мигелю и обратилась к нему на английском.

— Вы были неправы, Мигель, — мягко произнесла она. — Руководителем должен быть один человек, и на эту должность был избран товарищ Зверев. Он сожалеет, что поступил опрометчиво. Извинитесь перед ним за свои слова, пожмите друг другу руки, а мы все давайте забудем о случившемся.

Ромеро на миг заколебался, затем протянул Звереву

руку.

Русский пожал протянутую руку и чопорно поклонился.

— Забудем об этом, товарищ, — произнес он, сохраняя хмурое выражение, как, впрочем, и мексиканец.

Маленький Нкима зевнул и, зацепившись хвостом за ветку, перебрался повыше. Его любопытство относительно этих чужаков было удовлетворено. Он потерял к ним всякий интерес, но решил, что его хозяину следует знать об их присутствии; и эта мысль, родившаяся в маленькой головенке, вновь вызвала такую глубокую грусть и неизбывную тоску по Тарзану, что Нкимой снова овладела угрюмая решимость продолжать поиски человека-обезьяны. Может, через полчаса какой-нибудь тривиальный повод опять отвлечет его внимание, но сейчас это стало делом его жизни.

Перелетая с дерева на дерево, маленький Нкима держал в своей розовой ладошке судьбу Европы, хотя и не догадывался об этом.

День клонился к вечеру. В отдалении раздался львиный рык. По спине Нкимы инстинктивно пробежали мурашки. На деле же напугался он не сильно, понимая, что никакому льву не достать его на верхушке дерева.

Молодой человек, шагающий впереди сафари, задрал голову и прислушался.

— Не так уж и далеко, Тони, — сказал он.

— Нет, сэр, совсем даже близко, — отозвался филиппинец.

— Тебе придется научиться обходиться без всяких «сэров», Тони, прежде чем мы присоединимся к остальным, — сделал ему замечание молодой человек.

Филиппинец усмехнулся.

— Ладно, товарищ, — согласился он. — Я так привычка обратиться ко всем «сэр», что мне трудно перестроиться.

— Боюсь, в таком случае ты не очень хороший большевик, Тони.

— Вот уж нет, — воскликнул филиппинец. — Иначе почему я здесь? Думаете, я решил приходить эта Богом забытая страна, где полно лев, муравей, змея, муха и москит, чтобы прогуляться? Нет, я приходить положить свою жизнь за филиппинскую независимость.

— Конечно, это благородно с твоей стороны, Тони, — серьезно проговорил спутник, — однако каким образом это принесет филиппинцам свободу?

Антонио Мори почесал в затылке.

— Не знаю, — признался он, — но это причинять неприятности Америке.

Высоко на верхушках деревьев их путь пересекла маленькая обезьянка. На секунду Нкима приостановился, наблюдая за ними, затем пустился дальше.