Рассматривавший стены шахты Тарзан услышал голос Лэ, пришедший по туннелю из помещения, где он ее оставил. Голос звучал взволнованно и явно предупреждал о крайней для них обоих опасности.
— Поспеши, Тарзан. Они возвращаются со львом! Человек-обезьяна ринулся назад к началу туннеля.
— Скорее! — крикнул он Лэ, поднимая упавшую решетку.
— Туда? — испуганно спросила она.
— Это наш единственный шанс на спасение, — ответил человек-обезьяна.
Лэ без лишних слов забралась в коридор. Тарзан опустил решетку и вернулся к отверстию, ведущему в шахту. Лэ ни на шаг не отставала от него. Не говоря ни слова, он взял Лэ на руки и поднял ее высоко как только мог. Ей не нужно было объяснять, что делать дальше. Без особого труда нащупав на грубой внутренней стене опору для рук и ног, она начала подниматься медленно вверх, ободряемая советом и поддержкой пристроившегося следом Тарзана.
Шахта привела их прямо в комнату в башне, с которой открывался вид на весь город Опар, и здесь, укрытые стенами, они сделали передышку, чтобы обсудить план действий.
Оба знали, что наибольшую опасность для них представляют обезьяны, которыми кишели руины Опара и с которыми жители Опара умели разговаривать. Тарзану не терпелось покинуть город с тем, чтобы расстроить планы белых людей, вторгшихся на его территорию. Но сначала он хотел сокрушить противников Лэ и восстановить ее на троне Опара, или же, если это окажется невозможным, обеспечить для нее безопасный побег.
Глядя на женщину при дневном свете, Тарзан в который раз поразился несравненности ее неувядающей красоты, которую не могли приглушить ни время, ни заботы, ни опасности. Он спрашивал себя, что ему делать с ней; куда ее увезти; где эта жестокая жрица Пламенеющего Бога отыщет такое место, чтобы чувствовать себя естественно и органично. И по мере того, как он размышлял, он склонялся к мысли, что такого месте не существует вообще. Лэ принадлежала Опару, королева-дикарка, рожденная повелевать народом диких полулюдей. Ввести Лэ в салоны цивилизации — все равно, что ввести туда тигрицу. Две или три тысячи лет тому назад она могла бы быть Клеопатрой или Шебой, но сегодня она была лишь Лэ из Опара.
Какое-то время они сидели и молчали, прекрасные глаза верховной жрицы изучали профиль бога леса.
— Тарзан! — произнесла она. Мужчина повернул голову.
— Что, Лэ? — спросил он.
— Я по-прежнему люблю тебя, Тарзан, — промолвила она тихим голосом.
В глазах человека-обезьяны вспыхнуло беспокойство.
— Давай не будем говорить об этом.
— Я хочу об этом говорить, — прошептала она. — Это доставляет мне печаль, но печаль радостную — единственная радость, которая когда-либо была у меня в жизни.
Тарзан протянул бронзовую руку и накрыл ладонью тонкие удлиненные пальцы женщины.
— Ты всегда владела моим сердцем, Лэ, — сказал он, — вплоть до границы любви. Если мое чувство к тебе не переходит эту границу, то в том нет ни моей вины, ни твоей.
Лэ рассмеялась.
— Моей уж точно нет, Тарзан, — сказала она. — Разумеется, сердцу не прикажешь. Любовь — это дар богов. Иногда даруется как награда, иногда как наказание. Для меня она, наверное, — наказание, но иного я себе не желаю. Я взлелеяла ее в своем сердце с первой же минуты нашей встречи, и без этой любви, пусть безнадежной, мне не жить.
Тарзан не ответил. В наступившей тишине они стали ждать наступления ночи, под покровом которой надеялись незамеченными спуститься в город. Острый ум Тарзана был занят планами возвращения Лэ на престол, и вскоре они принялись их обсуждать.
— Непосредственно перед тем, как Пламенеющий Бог отправляется почивать на ночь, — сказала Лэ, — жрецы и жрицы в полном составе собираются в тронном зале. И сегодня они тоже придут к трону, на котором будет восседать Оу. Тогда мы сможем спуститься в город.
— А что потом? — спросил Тарзан.
— Если нам удастся убить Оу в тронном зале, — произнесла Лэ, — а вместе с ней Дуза, то они останутся без главарей, а без них они ничто.
— Я не могу убить женщину, — возразил Тарзан.
— А я могу, — ответила Лэ. — Ты же займешься Дузом. Его-то ты сможешь убить?
— Если он нападет первым, — отозвался Тарзан, — но не иначе. Тарзан из племени обезьян убивает только в порядке самозащиты или же когда нет другого способа устранить врага.
В полу древней комнаты, в которой они находились, имелось два отверстия — одно открывало путь в шахту, по которой они выбрались из темницы, второе вело в похожую шахту, только больших размеров, со спускавшейся вниз длинной деревянной лестницей, крепившейся к стене. Именно через эту шахту им предстояло выбираться из башни. Тарзан в задумчивости глядел на отверстие, как вдруг в сознание его вторглась неприятная мысль.
Он повернулся к Лэ.
— Мы забыли, что человек, кидающий мясо льву, должен подняться по второй шахте. Напрасно мы надеялись, что здесь нас не обнаружат.
— Льва кормят не часто, — сказала Лэ, — не каждый день.
— Когда ему давали пищу последний раз? — спросил Тарзан.
— Не помню, — задумчиво ответила Лэ. — В темноте время тянется так медленно, что я потеряла счет дням.
— Ш-ш-ш! — предостерег Тарзан. — Кто-то поднимается.
Человек-обезьяна медленно встал и подошел к отверстию, где притаился у стороны, противоположной лестнице. Лэ беззвучно придвинулась к нему, чтобы поднимавшийся к ним спиной человек не смог их увидеть, показавшись из люка. Человек поднимался не спеша. Все ближе и ближе раздавались его шаркающие шаги. Он карабкался не так, как свойственно обезьяноподобным жрецам Опара. Тарзану показалось, что человек несет на себе тяжелый груз, из-за чего не может двигаться быстро, но когда из люка появилась голова, человек-обезьяна увидел, что это был старик, и причина медленного подъема прояснилась сама собой. Затем на горле ничего не подозревавшего старца сомкнулись могучие пальцы, рывком вытащив человека из люка.
— Тихо! — предостерег человек-обезьяна. — Делай то, что тебе велят, и тебя не тронут.
Лэ вытащила из-за пояса пленника нож, а Тарзан насильно уложил его на пол и, ослабив хватку, повернул лицом к себе.
Увидев Лэ, старый жрец не поверил своим глазам.
— Дарес! — вскричала Лэ.
— Да будет благословен Пламенеющий Бог, устроивший твой побег! — воскликнул жрец. Лэ повернулась к Тарзану.
— Не бойся Дареса, — сказала она, — он нас не выдаст. Из всех жрецов Опара он один предан своей повелительнице.
— Это так, — закивал старик.
— А есть еще люди, верные верховной жрице Лэ? — поинтересовался Тарзан.
— Да, их очень много, — ответил Дарес, — но они боятся. Оу — дьявол в женском обличье, а Дуз — дурак. С тех пор, как они снюхались, жители Опара лишились спокойствия.
— Сколько же, по-твоему, людей, на которых можно полностью положиться?
— О, очень много, — ответил Дарес.
— В таком случае собери их сегодня ночью в тронном зале, Дарес. И когда Пламенеющий Бог отправится почивать, будь готов дать бой врагам Лэ, вашей жрицы.
— Ты там будешь? — спросил Дарес.
— Я там буду, — сказала Лэ. — А этот твой кинжал послужит сигналом. Как только ты увидишь, что я, Лэ из Опара, вонзила его в грудь Оу, самозванке-жрице, нападай на врагов Лэ.
— Я все сделаю, как ты велишь, — заверил Дарес, — а теперь я должен бросить это мясо льву и уходить.
Старый жрец кинул во вторую шахту кости и обрезки мяса, после чего стал медленно спускаться вниз по лестнице, бормоча что-то себе под нос.
— Ты точно уверена, что ему можно доверять, Лэ? — не унимался Тарзан.
— Абсолютно, — ответила она. — Дарес готов умереть ради меня, и я знаю, что он ненавидит Оу и Дуза.
Томительно тянулся остаток дня. Наконец солнце стало клониться к закату. Наступило время для рискованного шага — предстояло спуститься в город и еще засветло пройти в тронный зал. Правда, риск был не столь велик, поскольку в это время всем обитателям города полагалось собираться в тронном зале на древнейший обряд проводов на ночной покой Пламенеющего Бога. Без каких-либо происшествий они спустились с башни, пересекли площадь и вошли в храм. Лэ пошла вперед по запутанному лабиринту коридоров и привела Тарзана к маленькой двери, ведущей в тронный зал. Здесь она остановилась, прислушиваясь к происходящей в огромном зале службе в ожидании ритуального сигнала, возвещающего, что все присутствующие, за исключением верховной жрицы, распростерлись ниц на полу.
