— А как дела обстоят на севере? Там ведь тоже успешное наступление, как пишут газеты.

— Бельгийский пехотный корпус, начав свое наступление от моря, вынудил французские войска начать общий отход. Прусские войска поджимают французов, но никаких боев практически не идет. Все сильно измотаны, особенно колбасники.

— Тогда, мистер Дерби, я не вижу проблем в сложившейся ситуации. Прусские войска, усиленные бельгийским, нидерландским, датским, алеманским и вестфальским корпусами смогли выбить из своих траншей французскую армию и гонят ее к Парижу. Это грандиозная победа, потому что от прусской границы до столицы Франции чуть больше ста пятидесяти миль. И никто, ни единая душа уже не сможет остановить эту армию. В газетах со всей ответственностью и серьезностью нужно сказать, что победа русского Императора, безусловно, хороша и эффектна, только исход войны решила гениальная стратегическая находка Мольтке, сумевшего, практически не неся потерь, вынудить французов отступать. Вам все ясно?

— Ваше Королевское Величество, — смущенно жевал губы Гладстон. — А что, если Мольтке не сможет взять Париж с ходу?

— Что значит не сможет? — удивленно подняла бровь Виктория. — Семьдесят тысяч солдат смогут остановить более миллиона?

— Они хорошо укрепились. Насколько мы знаем, Париж превращен в крепость. Причем наши военные сомневаются в ее удачном штурме.

— Вздор! Если Мольтке не сможет взять Париж, то это останется несмываемым позором не только на нем, но и на всем германском оружии. Сколько у него будет времени до подхода корпуса Александра?

— А вы знаете, русские никуда не спешат. Насколько я знаю, они собираются осаждать Марсель и временно ни во что больше не вмешиваются. Тем более что значительно более могущественные силы союзников уже устремились на север.

— Вот как… и чем он это мотивирует?

— Усталостью солдат. Дескать, решительный марш совершенно их измотал. Впрочем, со стратегической точки зрения его поступок вполне оправдан, так как он запер в Марселе до корпуса французских ополченцев из числа отставников, добровольцев и моряков. Они очень плохо вооружены, но представляют определенную опасность. По крайней мере, на совете фронта никто не был против подобного маневра.

— Странно. — Виктория задумалась. — То есть он не спешит на штурм Парижа?

— Именно. Что и настораживает. Что-то не так. Насколько нам известно, его войска вполне боеспособны. Мы уверены в том, что он может смять марсельское ополчение в считаные дни и продолжить наступление на север Франции. Или он решил нам подыграть, или что-то задумал. — Гладстон пожал плечами.

— Странно все это…

— Ничего странного, — очнулся от задумчивости Дерби. — Александр славен тем, что очень трепетно относится к своим солдатам и попусту ими не рискует. Если он не стремится как можно быстрее ввязаться в кровопролитные бои в Париже, значит, ему это не нужно. Что он сможет получить от Франции? Контрибуция? Он ее уже взял. Вы же помните ту волну грабежей банков и крупных поместий, которая поглотила всю Францию поздней осенью прошлого года. По предварительным подсчетам, как писала газета Le Figaro, к марту 1871 года было уже похищено золота, серебра и драгоценных камней на сорок миллиардов франков. При этом газета не учитывала художественную стоимость ценностей, оценивая все по рыночной цене материалов. Это гигантские деньги. Я считаю, что Александр получил с Франции все, что хотел, оставшиеся интересы, в виде денонсирования Парижского договора, он уверенно заберет после завершения войны. Куда ему спешить? Я убежден, что его сидение возле Марселя связано с тем, что он вывозит из Франции награбленное.

— Вы сможете это доказать? — вопросительно подняла бровь Виктория.

— Нет, — покачал головой Дерби. — К этому выводу мы пришли, сопоставив разные факты. По большому счету, мое заявление — всего лишь догадка.

— Вполне разумная догадка, — задумчиво сказала Виктория. — Один миллиард шестьсот миллионов фунтов стерлингов — это огромные деньги, которые этот хитрый варвар сможет использовать весьма и весьма разумно. Что усилит и без того окрепшую Россию.

— На это нужно много времени, так как Россия чрезвычайно отстает от Европы по очень многим показателям. Александр смог создать несколько современных заводов, но это все не серьезно. Да, он может перевооружить армию, может в перспективе даже построить флот. Но долгосрочное противостояние Император выдержать не сможет, потому что его гигантское государство очень быстро истощится.

— Вы так считаете?

— Я в этом убежден.

— А если спровоцировать его тратить огромные средства на вооружение и подготовку к большой войне, это ускорит банкротство России?

— О банкротстве вряд ли может идти речь, а вот о том, что Европа сможет легко подавить Россию экономически — безусловно. Александр ведь пока делает уклон в аспекты военного производства. После разгрома Франции ничто не мешает промышленности Великобритании попытаться завладеть этим рынком и уже с позиции гегемона диктовать России свои условия игры. Ведь, по большому счету, нам нужно от нее только сырье и рынок сбыта. А контролируем мы ее экономически или нет — не важно.

— Это не опасно?

— Опасно. Но мы можем попробовать. Гражданская продукция, которой мы должны будем завалить рынок Европы, а потом и России, — это ключ, на мой взгляд, к разгрому этой чрезвычайно опасной Империи. — Сэр Дерби был настолько убежден в своих словах, что в его голосе даже намеком не проскакивало ни нотки сомнения.

— А Германия? — спросил Гладстон.

— Германия? А это разве проблема? — Дерби улыбался. — Мы можем убедить короля Вестфалии подписать договор об объединении с Пруссией в Германию. Но с условием, что Императором станет лояльный нам Фридрих. Кроме того, его явные либеральные воззрения помогут нам вызвать в Германии послевоенный финансовый кризис, связанный с чрезвычайными долговыми обязательствами. Ведь в этих условиях в сильно истощенной войной Германии их наберут быстро и без оглядки. В этих условиях можно серьезно ударить по государственным заказам, которые обеспечивают работой ядро тяжелой промышленности Пруссии, после чего получить контроль над этими предприятиями или помочь им обанкротиться. Германия не сможет стать новой Францией. По крайней мере, в ближайшее время.

— Это очень хорошая идея. Вильгельм не отличается особенным тщеславием. Если ценой для создания Германии станет его отречение в пользу сына, он пойдет на это без лишних возмущений. Проблемой станет Бисмарк.

— Он не станет проблемой. Фридрих его ненавидит. Как только этот мальчик получит венец Императора, карьера Бисмарка завершится почетной отставкой.

— А Мекленбург? Он ведь не горит пока желанием входить в состав Германской Империи.

— Я думаю, это уже не столь важная проблема. Главное то, что мы сможем в той или иной степени получить серьезное влияние над большинством государств Европы и начать работу по реабилитации. Нам нужно достойно ответить России на все ее успехи во внешней политике. Столько позора за десять лет мы никогда не испытывали. Кроме того, если мы ее не раздавим сейчас, лет через двадцать-тридцать под руководством Александра она станет слишком сильна, чтобы с ней можно было бы хоть что-то сделать. Если мы хотим сохранить ведущие позиции в мировой политике, у нас просто не остается никаких иных вариантов. Эта «Империя варваров» должна быть уничтожена любыми способами.

— Ваше Королевское Величество, — задумался сэр Дерби, — я думаю, оборот «Империя варваров» хоть и хорош, но не совсем верно отражает текущее положение дел. Ведь Александр есть несомненное зло для вашей короны. Он исчадие ада, пришедшее на землю только затем, чтобы всячески вредить делу наших предков, что создавали поистине Великую Британию. Любой варвар после должного воспитания сможет стать достойным, цивилизованным человеком. Но нужно ли нам, чтобы простые обыватели считали русских равными, хотя бы в будущем? Они безусловное зло.

— Вы хотите назвать его государство «Империей зла»?