457. Жить! (Из поэмы «Невозможно»)
Разве можно, взъерошенной, мне истлеть,
Неуемное тело бревном уложить?
Если все мои двадцать корявых лет,
Как густые деревья, гудят — жить!
Если каждая прядь на моей башке
К солнцу по-своему тянется,
Если каждая жилка бежит по руке
Неповторимым танцем!
Жить! Изорваться ветрами в клочки,
Жаркими листьями наземь сыпаться,
Только бы чуять артерий толчки,
Гнуться от боли, от ярости дыбиться.
458. Первая ночь
Ты один перед миром.
Ты затравлен пространствами
Одичалых сугробов, убегающих прочь,
Где, корежась от голода, хищно распластана
Твоя самая страшная, первая ночь.
В нескончаемой пустоши обледенелой
Ты зубами скрипишь, как мальчишка, как трус,
И жестоко дрожит непривычное тело,
Обнаженное на ветру…
Не прильнуть неожиданным, нежным ладоням,
Не коснуться прохладой раскаленного лба:
В ненасытных сугробах безнадежно утонет
Исступленных коленей борьба.
Не дрожи, дорогой, и зубами не лязгай,
Эту терпкую боль до конца дотерпи.
Ведь когда-нибудь встанет андерсеновской сказкой
Эта белая полночь среди черной степи.
Ты припомнишь ожоги смертельного холода,
Замерзание губ, содрогание плеч,
Эту жизнь. Эту смерть. Эту страшную молодость.
Эту страсть, рассекающую, как меч.
459. Кошка
Жизнь, как большая красивая кошка,
Вкрадчивой поступью влезла ко мне.
Кошке бы надо сливок немножко,
Кошке бы шерсть приласкать на спине…
Кошка мурлычет. Подогнуты лапки.
Узкою щелью сквозит изумруд.
Кошка устала. Ей скучно и зябко,
Ей отвратительны холод и труд.
Милое дело — лежать и мурлыкать,
Усом изящным слегка вертя.
Милая кошка! Послушайте, вы-ка,
А не убраться ли вам к чертям?
Я вас любила пушистым котенком,
Диким, пружинистым и шухарным.
С вами мы бегали наперегонки
По косогорам нашей страны.
Вы научили меня не бояться
Тяжеловесных и глупых псов.
Вы научили шипеть и кусаться
В ответ на претензии разных «усов».
За это спасибо. Но нынче другое:
Вам захотелось жирок нагулять.
Мне же всего ненавистней в покое
Сыто мурлыкать, зрачками шаля.
Знаете что? Так и быть, примирюсь я —
Шерстку хольте на крышах других.
Но только не здесь, дорогая Маруся,
Не на расстоянии моей руки!
Иначе возьму вас за нежное ушко,
Розовое, как греза первой любви.
О, сытая сволочь с богатой опушкой,
Иди, дармоедка, хоть крыс лови!
460. Дискобол
Наследье веков повелело,
Чтоб вынес и выхолил ты
В Элладе точёное тело
Из мрамора и быстроты.
Не знает ни злобы, ни боли
Лепной, неулыбчивый рот.
И каменных плеч дискобола
Стремительный поворот
Пластичным, певучим движеньем
Кидается в пустоту
За линией статных коленей,
Приподнятых на лету.
Смотрю: красота на разгоне!
И вдруг свирепею: тоска
Такая, что стынут ладони
И хочется — до костяка
Разъять это слитное тело
Из камня и нервных узлов,
Чтоб дрогнуло и захрустело,
Чтоб длительно, вязко и зло —
Сквозь мускулов мощь и усталость,
Навылет и нараспев —
Гудело и нарастало
Веками зажатое жало,
От боли окоченев.
Чтоб книзу, и насквозь, и прямо —
Элладу переборов —
Хлестала и пачкала мрамор
Живая, животная кровь!
461. Скульптор
Перед тобой громада мокрой глины,
Сырая плоть встревоженных болот.
А день так мал, а ночи слишком длинны,
И отдых так мучителен. И вот —
Встают из хаоса натруженные спины,
Пудовых плеч свирепый поворот,
Безмолвный бой взъярённых исполинов
И смертной болью искажённый рот.
Но ты не рад. Тебе покоя нет
От созданных тобой побоищ и побед,
От рук и лбов, от воплей и рыданья.
Из тьмы веков воинствующий бред
И выношен, и вынесен на свет.
И пахнет мокрой глиной мирозданья.
462. Автопортрет
Ты не можешь, не смеешь свалиться,
Грузом плеч своих овладей —
Одичалою буйволицей
Ты протопаешь меж людей.
В твоей поступи тяжеловесной
Не сегодняшних женщин разгон,
И становится слишком тесным
Узкий уличный небосклон…
Пусть тупицы меня обливают помоями,
Но позвольте мне жить по-своему.
