113. Состав
Он нарастал неясным гудом,
Почти догадкой. И томил
Тревожным ожиданьем чуда
И скорой гибелью светил.
Он рос. И в ярости и в грохоте
Врезалася в версту верста,
Когда гудка протяжным ногтем
Он перестук перелистал.
И на мгновенье тишиною,
Как зной, сквозною пронизав
Простор, он силою иною
Ударил в уши и глаза
И грянул. Громом и лавиной
Он рушил сердце, как дубы.
Гроза, грозя в глаза, что дина —
Митом! Рванет. И время на дыбы.
В поля, в расхристанную осень
Войдя, как в темень искрой ток,
Он стал на миг земною осью,
Овеществленной быстротой.
Но громом рельсы полосуя,
Он нес с собой тоску и жизнь.
Он был, как жизнь, неописуем
И, как тоска, непостижим.
Еще удар. И по пылище
По грязи, в ночь, в тоску — далек,
И, как на горьком пепелище,
Мелькает красный уголек.
(А если к горлу — смерти сила,
Стихи и дни перелистав,
Я вспомню лучшее, что было, —
Сквозь ночь бушующий состав)
114. «Мы сами не заметили, как сразу…»
Мы сами не заметили, как сразу
Сукном армейским начинался год,
Как на лету обугливалась фраза
И черствая романтика работ.
Когда кончается твое искусство,
Романтики падучая звезда,
По всем канонам письменно и устно
Тебе тоскою принято воздать.
Еще и строчки пахнут сукровицей,
Еще и вдохновляться нам дано,
Еще ночами нам, как прежде, снится
До осязанья явное Оно.
О, пафос дней, не ведавших причалов,
Когда, еще не выдумав судьбы,
Мы сами, не распутавшись в началах,
Вершили скоротечные суды!
115. «Люди не замечают, когда кончается детство…»
Люди не замечают, когда кончается детство,
Им грустно, когда кончается юность,
Тоскливо, когда наступает старость,
И жутко, когда ожидают смерть.
Мне было жутко, когда кончилось детство,
Мне тоскливо, что кончается юность,
Неужели я грустью встречу старость
И не замечу смерть?
116. «Треть пути за кормой…»
Треть пути за кормой,
И борта поседели от пены.
Словно море, бескрайна
Густого настоя вода.
В ноябре уходил,
Как Парис в старину за Еленой,
Через год я нашел,
Чтоб теперь потерять навсегда…
Ты стоишь побледневшая,
Моя золотая Елена,
Через несколько лет
Ты, как чайка, растаешь вдали…
Я, твой атом ничтожный,
Тебя принимаю, вселенная,
От последней звезды
До условностей грешной земли.
Ничего, что потеряно
(Я находил, значит, стоит
Уставать и грести,
И опять уставать и грести)…
За любовь настоящую,
За тоску голубого настоя,
Если хочешь еще,
Если можешь еще, то прости!
Подымай паруса! Берега затянуло печалью…
Отлегает заря, замирая, как голоса.
Подымай паруса! Тишина пролетает, как чайка…
Светит имя твое на разодранных парусах!..
117. «За десять миллионов лет пути…»
За десять миллионов лет пути
Сейчас погасла звезда.
И последний свет ее долетит
Через четыре года.
Девушка восемнадцати лет
Пойдет провожать поезда
И вдруг увидит ослепший свет,
Упавший в черную воду.
Девушка загрустит о ней,
Утонувшей в черной воде.
Так, погасшая для планет,
Умрет она для людей.
Я б хотел словами так дорожить,
Чтоб, когда свое отсвечу,
Через много лет опять ожить
В блеске чьих-то глаз.
118. «Девушка взяла в ладони море…»
Девушка взяла в ладони море,
Море испарилось на руках.
Только соль осталась, но на север
Медленные плыли облака.
А когда весенний дождь упал
На сады, на крыши, на посевы,
Капли те бродячие впитал
Белый тополиный корень.
Потому, наверно, ночью длинной
Снится город девушке моей,
Потому от веток тополиных
Пахнет черноморской тишиной.
119. Ракета
Открылась бездна, звезд полна,
Звездам числа нет, бездне — дна.
Трехлетний вдумчивый человечек,
Обдумать миры подошедший к окну,
На небо глядит и думает Млечный
Большою Медведицей зачерпнуть.
…Сухое тепло торопливых пожатий,
И песня, старинная песня навзрыд,
И междупланетный Вагоновожатый
Рычаг переводит на медленный взрыв.
А миг остановится. Медленной ниткой
Он перекрутится у лица.
Удар! И ракета рванулась к зениту,
Чтоб маленькой звездочкой замерцать.
И мир, полушарьем известный с пеленок,
Начнет расширяться, свистя и крутясь,
Пока, расстоянием опаленный,
Водитель зажмурится, отворотясь.
И тронет рычаг. И, почти задыхаясь,
Увидит, как падает, дымясь,
Игрушечным мячиком брошенный в хаос
Чудовищно преувеличенный мяч.
И вечность космическою бессонницей
У губ, у глаз его сходит на нет,
И медленно проплывают солнца,
Чужие солнца чужих планет.
Так вот она — мера людской тревоги,
И одиночества. И тоски!
Сквозь вечность кинутые дороги,
Сквозь время брошенные мостки.
Во имя юности нашей суровой,
Во имя планеты, которую мы
У моря отбили, отбили у крови,
Отбили у тупости и зимы.
Во имя войны сорок пятого года.
Во имя чекистской породы.
Во имя принявших твердь и воду.
Смерть. Холод. Бессонницу и бои.
А мальчик мужает… Полночью давней
Гудки проплывают у самых застав.
Крылатые вслед разлетаются ставни,
Идет за мечтой, на дому не застав.
И может, ему, опаляя ресницы,
Такое придет и заглянет в мечту,
Такое придет и такое приснится…
Что строку на Марсе его перечтут.
А Марс заливает полнебосклона.
Идет тишина, свистя и рыча,
Водитель еще раз проверит баллоны
И медленно пе-ре-ведет рычаг.
Стремительный сплав мечты и теорий,
Во всех телескопах земных отблистав,
Ракета выходит на путь метеоров.
Водитель закуривает. Он устал.
