467. Ненайденному адресату
«Письмо?» —
И голос: «Писем нет»
Писать тебе. Писать всю ночь. И знать,
Что голос мой тебе не очень нужен.
Что день твой мал и до минут загружен
И некогда тебе стихи мои читать.
И все-таки писать. И думать — вероятно,
Ты переехал, ты уже не там,
И дом не тот, и улица не та,
И мой конверт ко мне придет обратно,
И буду почерк свой в тоске не узнавать,
И, запинаясь, ставить знаки препинанья,
И буквы обводить, и плакать от сознанья,
Что не найду тебя. И все-таки опять
Весь день, всю ночь — пускай бесцельно это —
Я не могу с тобой не говорить,
Как не могу не думать и не жить,
Как не могу не ожидать ответа
Всегда, всю жизнь, не в силах променять
Ни на какие сытые забавы
Голодное, но радостное право
Мечтать, надеяться и безнадежно ждать.
Истлеет лист. Умрут слова и даты.
Но звезды, замыслы и бытие само
Останутся, как вечное письмо
Тебе, ненайденному адресату.
468. Детям
Всё резче графика у глаз,
Всё гуще проседи мазня,
А дочь моя не родилась,
И нету сына у меня.
И голос нежности моей
Жужжит томительно и зло,
Как шмель в оконное стекло
В июльской духоте ночей.
И в темноте, проснувшись вдруг,
Всей грудью чувствовать — вот тут —
Затылка невесомый пух
И детских пальцев теплоту…
А утром — настежь! — окна в сад!
И слушать в гомоне ветвей
Невыдуманных мной детей
Всамделишные голоса.
469. Приезд
Состав, задыхаясь, под арку влетит,
Навстречу рванутся и окна, и гомон,
И холод, и хохот. И кто-то навзрыд
Заплачет. И все это будет знакомо,
Как в детстве, в горячке. Ведь так на роду
Написано мне по старинной примете —
И то, что тебя я опять не найду,
И то, что меня ты опять не встретишь.
И лица. И спины. И яркий перрон.
И кто-то толкает меня. Громогласен
Гудок паровозный. И это не сон,
Что нету тебя. И приезд мой напрасен.
Клубясь и вращаясь, прокатит вокзал,
Сверкание залов и темь коридоров.
И площадь пуста. И фонарь, как запал,
Мигнет, поджигая покинутый город.
И площадь взлетит, как граната, гремя,
И хлынут осколки разорванных улиц.
…Кто-то с панели поднимет меня
И спросит заботливо: «Вы не споткнулись?»
470. Время
Вернуть его! Пойди, попробуй
Синицу удержать в горсти,
Коль время — обнаженный провод.
Дотронься — и начнет трясти.
Да, не вернуть. Клубится пусть
Дым за окном вагонным. Заново
Зажмурься. Вот он — теплый вкус,
И цвет, и выпуклость банана.
Загаром тронутая бровь.
Ребячий всхлип. И вся нелепость
Дождей полтавских и ветров,
Не по-весеннему свирепых.
Щекочут губы пчелы век,
Жужжа ресницами, как зуммер.
Без жал, без жалоб. Человек
Имеет право на безумье.
Прапамять? Или праигра?
Страна Юно? Терра Фонтана?
Но в мире графиков и граф
Стена, как пошлость, деревянна.
Да, рычага не повернуть.
Диспетчер пьян. Страшней — бездарен
И времени железный прут
Не выгнуть никаким ударом.
Но мы сильнее рук своих:
На стыке спазм, слез, междометий
Дошедший до абсурда миг
Величественнее тысячелетий.
471. Шестнадцатилетнему Маяковскому
…Я вот тоже
ору
А доказать ничего не умею!
Ты тут. Ты со мною. Но ты мне не рад —
Свирепый мальчишка в пастушеской шляпе.
Непримирим твой голодный взгляд,
И красками плащ заляпан.
Ты глядишь на меня. Не мигая. В упор.
Как только войду, каждый раз.
И такой жестокий укор
В темноте твоих глаз.
Я с поличным поймана. Не дышу.
Я знаю, что ты мне хочешь сказать:
Я плохо живу. Плохо пишу.
Ору, не умеючи доказать.
Оправдаться нечем. Молчу. Стою.
И мне вовек подойти не посметь,
Чтобы эту замерзшую руку твою
Дыханьем своим согреть.
И мне вовек не дано объяснить —
Ни тебе, ни себе, никому:
Как это все-таки трудно — жить.
И все-таки радостно… Почему?
И пусть объяснения этому нет,
Как нет объяснения снам и любви.
Строжайший из судий выносит мне
Страшнейший из приговоров: живи!
