309. «На этаже пятнадцатом…»
На этаже пятнадцатом
Гостиницы «Москва»
(Хоть не хочу признаться в том)
Кружится голова…
А с улицы доносится
Сирен разноголосица,
Колес разноколесица,
Трамвайные звонки…
Тяжелые зеленые и желтые жуки,
Ползут себе троллейбусы, задравши хоботки.
310. «Серые избы в окошке моем…»
Серые избы в окошке моем,
Грязные тучи над грязным жнивьем.
Мы, вечерами Москву вспоминая,
Песни о ней бесконечно поем —
Каждый со всеми и все о своем.
Ночью — далекие залпы орудий,
Днем — от дождя озверевшие люди
В тысячу мокрых, пудовых лопат
Землю долбят, позабыв о простуде,
Липкую, грязную глину долбят.
Значит, так надо. Чтоб в мире любили,
Чтобы рождались, работали, жили,
Чтобы стихи ошалело твердили,
Мяли бы травы и рвали цветы бы…
Чтобы ходили, летали бы, плыли
В небе, как птицы, и в море, как рыбы.
Значит, так надо. Чтоб слезы и кровь,
Боль и усталость, злость и любовь,
Пули и взрывы, и ливни, и ветер,
Мертвые люди, оглохшие дети,
Рев и кипенье огня и свинца,
Гибель, и ужас, и смерть без конца,
Муки — которым сравнения нет,
Ярость — которой не видывал свет…
Бой небывалый за тысячу лет,
Боль, от которой не сгладится след.
Значит, так надо. В далеком «потом»
Людям, не знающим вида шинели,
Людям, которым не слышать шрапнели,
Им, над которыми бомбы не пели,
Снова и снова пусть скажут о том,
Как уходили товарищи наши,
Взглядом последним окинув свой дом.
Значит, так надо. Вернется пора:
Синие, в звоне стекла-серебра,
Вновь над Москвой поплывут вечера,
И от вечерней багряной зари
И до рассветной туманной зари
Снова над незатемненной столицей
Тысячью звезд взлетят фонари.
Пусть же тогда нам другое приснится,
Пусть в эти дни мы вернемся туда,
В испепеленные города,
В земли-погосты, в земли-калеки…
Пусть мы пройдем их опять и опять,
Чтобы понять и запомнить навеки,
Чтоб никогда уже не отдавать.
Вспомним, как в дождь, поднимаясь до света,
Рыли траншеи, окопы и рвы,
Строили доты, завалы, преграды
Возле Смоленска и возле Москвы…
Возле Одессы и у Ленинграда
Вспомним друзей, что сейчас еще с нами,
Завтра уйдут, а вернутся ль — как знать…
Тем, кто увидит своими глазами
Нашей победы разверстое знамя,
Будет о чем вспоминать.
……………………………………………………………
Травы желты, и поля пусты,
Желтые листья летят с высоты,
Осень и дождь без конца и без края…
Где ты, что ты, моя дорогая?
Часто, скрываясь за облаками,
Чьи-то машины проходят над нами.
Медленный гул над землею плывет
И затихает, к Москве улетает.
Кто мне ответит, кто скажет, кто знает:
Что нас еще впереди ожидает?
Нет никого, кто бы знал наперед.
Может быть, бомбой шальной разворочен,
Жутко зияя оскалами стен,
Дом наш рассыплется, слаб и непрочен…
Может быть… Много нас ждет перемен…
Что же… Когда-то, романтикой грезя,
Мы постоянно считали грехом,
То, что казалось кусочком поэзии,
Нынче явилось в огне и железе,
Сделалось жизнью, что было стихом.
311. «Ветка голубая…»
Ветка голубая,
Синяя хвоя.
Где-то ты, родная,
Милая моя?
Между нами долгие
Пролегли пути.
Может быть, тебя мне
Больше не найти.
Может быть, тебя мне
Больше не видать, —
Только что же без толку
Думать да гадать?
Может, очень скоро
Город голубой,
Распахнув просторы,
Встретит нас с тобой….
Ветка голубая, синяя хвоя…
Где-то ты, родная, милая моя?
312. «Плыли блики в речке синей…»
Плыли блики в речке синей
Керосиновых кругов,
Разбегались в керосине
Переблески всех цветов.
Плыли радуг переблески,
А над речкой, на горе,
Тихо плыли перелески
В предзакатном январе.
И за эту елку-палку,
За речную тишь да гладь, —
Вдруг я понял — мне не жалко
Всё отдать. И жизнь отдать.
ЮРИЙ ПОЛЯКОВ
Юрий Поляков родился в 1920 году. Жил в Ленинграде. В 14 лет конкурсе юных дарований (март 1934 года) получил одну из первых премий и был направлен в Детский литературный университет, в котором занимался под руководством С. Я. Маршака. В семнадцать Ю. Поляков поступил на исторический факультет Ленинградского государственного университета.
В июле 1941 года вместе с товарищами добровольцем ушел в народное ополчение. Юрий Поляков погиб в боях на подступах к Ленинграду.
