Вот, выкуси, урод вонючий!
— Благодарю за предупреждение, я бы сказала, что учту на будущее. Но. Нет. У нас с вами второй встречи просто не будет. Счастливо оставаться!
Делаю резкий шаг, задеваю плечом замершую напротив махину, все же выскальзываю, но хватка на локте останавливает.
Резко возвращает на место, не дает отстраниться, прижимает меня к столу сильнее, а мне хочется заорать, вырваться и двинуть мерзавцу коленкой по причинному месту.
Но что-то останавливает. Может, то, что читаю на дне темных глаз.
Такому только дай повод и всех адских псов спустит.
Именно притаившийся жадный блеск на дне глаз заставляет меня не делать ничего. Ни вырываться, ни драться, ни кричать.
— Отпустите, иначе Иван…
Улыбается еще шире.
— Ты, кисуня, не догоняешь по ходу. Кровавому до отработанного материала дела нет.
Сердце болезненно сжимается от страшных слов. И почему-то верю. Каждой букве в этом предложении.
У меня внутри все печет. Словно я одна осталась. Один на один со всем адом, который вдруг начал затапливать мою жизнь.
Хуже всего то, что слова эти равнодушные душу мне выворачивают.
Разовая.
Я для него ничего не значила ни тогда, ни сейчас.
Продолжает давить своей темной энергетикой, продирающей насквозь, затапливающей безысходностью.
Пальцы незнакомца все сильнее давят. Руки уже не чувствую, словно застываю в секунде от того, чтобы взвыть и разрыдаться.
Предел достигнут.
И ломает сильнее то, что я всего лишь развлечение для своего первого мужчины.
Мерзавец продолжает намеренно причинять боль и следить за моей мимикой, за реакцией, глаза поблескивают злобой, словно лезвиями проходятся.
Нравится. Ему истязать нравится. Мучить. Словами. Действиями.
Он наслаждается, ломая человеческую психику.
Догадка осеняет, а я держусь на чистом природном упорстве.
Цежу сквозь стиснутые зубы:
— Пошел ты! Ничего от меня не добьешься. Хочешь, руку мне сломай.
Желает увидеть мою боль и растерянность?!
Не дождется.
— Такая забавная. В тебе есть стержень, киса. Удивительно даже. Я бы сказал… Неожиданно.
Приближает свое лицо к моему, и я понимаю, что своей бравадой раззадорила интерес.
— Давай поиграем, кисуня.
Делает паузу. Изучает мое лицо, а затем шпарит угрозой:
— Вернее, это Я поиграю в тебя.
Именно в эту секунду как выстрел слышу голос.
Резкий. Грозный. Глухой. Напитанный силой.
— Отпусти. Ее.
Раздается из-за моей спины, и урод, зажимающий меня, смотрит туда поверх моей головы. Улыбается. Только от его оскала у меня по телу дрожь и ледяной пот градом.
— Палач. Тебе делать нечего, смотрю, подглядывать начал?!
Изворачиваюсь и смотрю в сторону застывшего у стены мужчины. Тот самый, что провел моих похитителей в кабинет.
Тот, которого Иван назвал Монголом.
Опять от его взгляда дикостью веет, искра в темных глазах недобрая.
Интуиция сходит с ума. Бьет набатом. Передо мной убийца. Чистокровный. В зрачках ни тени сомнения. Жилистый, пружинистый. У такого разгон от статики в смертоносное движение — миллисекунда.
Кусаю губы, чтобы не зарыдать. Напряжение полосует, бьет по нервам, натянутым до предела.
А Монгол этот на меня цепкий взгляд переводит. Проходится по лицу, плечам, считывает весь мой ужасный вид, следы видит.
От меня веет всем тем, что со мной ночью вытворяли, и у Палача ноздри шевелятся, не знаю, словно ему неприятно, будто смрад почуял.
По крайней мере, мне так кажется.
Неодобрение в раскосых глазах полыхает.
Опять переводит взгляд на моего мучителя.
— Босс. Отпустил. Ее. Отойди.
Что-то вспыхнуло в раскосых глазах Монгола. Нечеловеческое. Жуткое. Страшное.
Темный взгляд исподлобья, из-под широких прямых бровей, одна из которых рассечена давно.
— Ты забываешься.
Шипенье змеи, наверное, приятнее, чем этот напитанный патокой жутчайший голос так близко к моему уху.
Коршун не намерен вытаскивать когти из пойманного зверька.
Одно плавное движение в нашу сторону, и я могу рассмотреть мужчину, с ног до головы одетого во все черное.
На ногах рукояти ножей выглядывают, на боках с двух сторон оружие.
— Приказы Кровавого не нарушают. Серебряков. Она уходит. Сейчас.
Словно вороны черные сошлись в схватке, а я только биение своего сердца слышу.
Хватка на моем локте ослабевает, не могу взгляда оторвать от своего опасного спасителя. Он на героя и добродетеля совсем не тянет, а когда опять взгляд на меня переводит, мне закричать хочется, столько тьмы в этих странных глазах, они полыхают и опять чудится, что там вчерашняя ярость напополам с ненавистью бушует.
Резкий кивок головой — дает понять, чтобы свалила.
Срываюсь с места, словно оцепенение пропадает, и я волю включаю. Заставляю себя вытянуться.
Не бегу к спасительному выходу. Наоборот. Ступаю еще более ровно и прямо, чувствуя, как лопатки сверлит взгляд, ощупывает и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не передернуть плечами, не обернутся и не показать фак.
Задираться тянет, как ребенка, лишенного инстинкта самосохранения.
Чей-то взгляд дыру во мне прожигает, пока к двери иду, пока открываю, и заставляю себя не хлопнуть со всей дури, не разрешаю себе спешить. Пытаюсь выглядеть достойно. Для самой себя.
Стоит оказаться на улице, как замираю, выдохнув:
— Куда я попала?! Вокруг одни чудовища, опасные, злые… С меня хватило общения с Иваном.
Дальше я подумаю, что предпринять. Как жить. Случилось то, что случилось, и в своих чувствах я разберусь потом.
В конце концов, в этой жизни очень часто происходит страшное…
Почему-то испепеляющий взгляд Монгола запомнился, как и этот экстравагантный восточный мужчина.
Слезы вскипают внутри и в сознании всплывает теплый голос, насыщенный старческими нотками:
Если твоя совесть чиста, Ава, пусть тебе не будет дела до того, кем ты являешься в чужих глазах…
Так учила бабушка. Давно. Я любила забираться к ней на колени и пока мне расчесывали волосы перед сном, моя Нину рассказывала мне свои сказки.
Выдуманное перемежалось с историями из жизни и всегда, когда мои глаза уже слипались, а я засыпала, она своей испещренной морщинками мозолистой рукой поправляла мои прядки, рассыпанные по подушке и, как некий зарок, произносила:
— Малышка, ты та, кто ты есть… живи по совести, девочка, по своему пониманию, не иди на поводу… Люди всегда говорят о многом, видят все не таким, как есть. Слушай свое сердце… Оно не обманет…
В глазах щиплет, мокрые дорожки катятся по щекам, а я убеждаю себя не плакать.
Мое сердце дрогнуло и растаяло непонятно как, словно по волшебству притянулось к мужчине, которого я не знаю, для которого я никто.
Иван разделил со мной мои первые ощущения близости и…
Слушай свое сердце… Оно не обманет…
Мое сердце, оно притянулось к Ивану.
Я уношу с собой отголоски противоречивого влечения …
— Главное, просто исчезнуть из этого дома, забыть сюда дорогу, стереть из памяти жестокого мужчину со страшным прозвищем.
Белоснежный автомобиль Ридли припаркован у крыльца. Он на эту тачку намолиться не может, а я хочу взять камень и пройтись по глянцу капота, навредить, сломать.
Только эта тачка — роллс, единственный выход для меня из той ловушки, в которую попала.
Я сяду в нее и уеду отсюда.
Вычеркну. Забуду.
И почему в груди все болит?!
Ухожу, но хочу еще хоть раз увидеть его…
Отгоняю мысли.
Уверенно приближаюсь к пассажирской двери, поднимаю руку, чтобы открыть, но в самый последний момент ведомая непонятной тягой все же оборачиваюсь и из многочисленных окон гигантского особняка выхватываю одно, где улавливаю знакомую мощную фигуру русского.
В горле становится сухо, а сердце сжимается.
Иван. Он. Наблюдает за мной.
Сердце пропускает удар. Не ошиблась. Я не вижу его глаз отсюда, но почему-то кажется, что эти льдины нацелены прямо на меня.
