Хватка переходит мне на шею сзади, давит и смотрит своими льдами, без эмоций, не сжалится! Иван не знает пощады! И слова жестокие летят в меня пулями:

— Мне всегда было по барабану, кто пользует девок после меня. Все это знают. И Серебряков в своем праве. То, что не принадлежит мне — находится в общем доступе. Такие понятия.

— Какие понятия?!

Воплю так, что у самой уши закладывает.

— Не стоило тебе сваливать из отеля. Ты засветилась. Сильно. Убежала от меня и оказалась в моем доме. Шумиха поднялась. Ты заинтересовала некоторых людей. Серебряков не единственный, кто захочет тебя пользовать, будут и другие.

— Так я еще и сама в этом всем виновата?! Так получается?!

— Всего лишь открываю расклад, чтобы ты понимала, что тебя ждет в зависимости от решения, которое примешь.

Все же рука сама бросается к ножу, я в истерике и… не успеваю, ловит мое запястье, сжимает так, что перед глазами искры. Мое оружие выпадает из пальцев и бряцает по столу.

— Я… не… — заикаюсь, зубы стучат, — я не буду ни с кем! Ты меня понял?!

Насильно опускает мои руки, пригвождает к себе, кажется, что обнимает, но на самом деле фиксирует, чтобы не трепыхалась, и проговаривает в мои полуоткрытые губы:

— Не изменить. Механизм запущен. Ты попала, девочка.

— Это все из-за тебя! Откуда?! Откуда ты взялся на мою голову?!

— Не отрицаю. Сожалений нет. Не пытайся разжалобить.

— Ты невозможен, ужасен… Ты вообще человек?!

— Глупые вопросы. Одна сплошная экспрессия.

Опять пытаюсь вырваться, но тщетно.

— А теперь подумай. Один ответ решит для тебя все. Имей в виду. Только я могу дать тебе полную неприкосновенность, Аврора. Никто не рискнет тронуть МОЕ.

— Что?!

— Если я назову тебя своей, ни одной заявы на принадлежность не прилетит. Кто осмелится — смертник.

— Я не понимаю твоего сленга.

— Никто не посмеет заявить на тебя временные права. Не закажет тебя. По рукам не пойдешь. Цена всему — быть моей.

Меня знобит от его безапелляционного тона, от неумолимости принимаемых решений.

— Ты не оставляешь выбора… — выдавливаю тихо.

Приподнимает широкую бровь, выглядит совершенно непоколебимым.

— Почему же. Я всего лишь ставлю тебя в известность. Раскрываю реалии. Ты можешь отказаться от моей защиты. Решать тебе. Просто знай, что тебя после Серебрякова с его фетишами закажут еще и еще. Выбор за тобой. Будешь моей. Никто. Ни один мужик в здравом уме не осмелится пальцем тронуть.

— Только ты? Я стану твоей в полном смысле этого слова? Ну… я хочу сказать…

Сужает глаза и смотрит из-под широких бровей. Не нравится то, как я заикаюсь?!

— В прошлый раз тебе понравилось. Я не твой дружок-петушок, чтобы жить с бабой под одной крышей и не давать волю инстинктам. Тем более с тобой, Аврора. Тянет меня к тебе. И я не сосунок, чтобы не понять то, что ты меня зацепила. Если бы мне было параллельно, то ты бы сейчас обслуживала Сашку.

Опять порываюсь то ли ударить, то ли выпутаться из крепких рук. Бьюсь, как бабочка, ломая крылья и внутри горит обида, боль, смятение и чертово возбуждение, которое вспыхивает во мне, стоит проклятому русскому посмотреть или тронуть…

— Твое решение. Одно слово. Один ответ. Да или нет?

Закрываю лицо ладонями и понимаю, что в западне.

— Это мой мир, девочка, ты шлепнулась в него совсем неподготовленная. Но. Прошлое не изменить. Ты засветилась. Навела шороха. У меня свои правила, я дам тебе возможность и дальше жить в своем воздушном замке, принцесса, под моей защитой.

Этот голос. Он проникает в меня, опутывает истомой, как-то произносит эти слова Иван по-особенному. На крохотную долю секунды мне в нем мерещится проявление нежности и своеобразной заботы. Можно сказать, он меня ведь от страшной участи спасает, только всматриваясь в холодные черты, я чувствую, что с ним будет в разы сложнее.

— Просто стать твоей игрушкой и продолжать жить как жила, так получается?

Опять проводит пальцами по волосам, наматывает на указательный мой локон и отвечает жестко:

— Ничего в твоей жизни не изменится, куколка. Все останется прежним. Я тебя твоей свободы лишать не собираюсь и запирать тоже. Это против моих правил. Хочешь и дальше крутить задницей на подиуме, пожалуйста.

Оскорбление слышится в каждой букве, и я взрываюсь:

— Это работа! Я впахиваю с самой юности и, если тебе кажется, что мне было легко, покрутись и дело в шляпе… — шиплю, реагируя на пренебрежительный тон.

— Я уже понял. В твоем случае так. И я до сих пор не вкуриваю, как тебе при такой внешности и успехе удалось до недавних пор сохранять целку.

Опять порываюсь. Смущаюсь. Кровь приливает к щекам.

— Да, я другими местами, наверное, отрабатывала, так думаешь?!

Больно сжимает руку на шее.

— Нет. Ничего у тебя не было. Если бы что всплыло, отрабатывала бы, как обычная шкура.

— Так если ты все знаешь, если… пожалуйста, не надо меня…

— Надо. Я полноценный мужик. Жить будешь со мной. Ляжешь под меня без слез и истерик. Ноги раздвигать будешь по первому щелчку. Вот это вот все я прощаю на первый раз, но выносить мне мозг — плохая затея. Только так.

— А после? Через день-два-месяц? Наиграешься и выкинешь объедки со стола своим псам, чтобы догрызли?!

Поднимает мое лицо за подбородок, смотрит в заплаканные глаза.

— Думай лучше, что у тебя есть отсрочка в эти день-два. Либо ты со мной и под защитой, либо дверь открыта.

— Ты беспощаден…

— Даже не представляешь, насколько.

— Это какой-то сюр. Я не верю, что так бывает…

— У каждого своя реальность. Ты оказалась в моей. Случайно. Да. Но вляпалась. А дальше тебе решать, куколка, куда плыть и когда тонуть.

— Тебе меня не жаль. Ни капельки. В чем я провинилась перед тобой?

Ухмыляется криво.

— Поверь. Я сделал тебе предложение, от которого любая другая бы уложилась на этот стол в желании меня ублажить. Тебе же мне еще объяснять приходится, что такое дважды два. И да. Жизнь меня отучила от сожалений и жалости. В любом случае решение оставляю за тобой. Выйдешь в ту дверь. Все. Назад дороги нет.

— Ты ведь понимаешь, что не оставляешь мне выбора… Либо стать твоей подстилкой, либо пойти по рукам… За что ты так со мной? За что?!

Приподнимает бровь. Мое время истекло. А выслушивать истерики Иван не будет. Не в его характере. Резкий. Грубый. Решительный. Режет правдой, вырывает слезы безысходности и смотрит на меня не мигая. Будто сожрать хочет.

— Твой ответ, Аврора.

Ссаживает меня с себя. Встает из кресла. Поправляет пиджак. Весь идеальный. Ухоженный. И я рядом с ним зареванная, с опухшим лицом кажусь потерянной.

Смотрит с высоты своего роста, чуть склонив голову к плечу. Он оставляет решение за мной, готовый принять любой мой ответ. Чувствую в нем это. У него нет жалости. Она атрофировалась. В его мире жестокости этому чувству нет места, и если я сейчас откажусь, он не обернется, когда оголодавшие волки нападут, чтобы задрать жертву.

Из глаз градом катятся слезы. Переходящим трофеем из рук одного мафиози к другому я, определенно, не буду.

Опять смотрю в сторону ножа. А будет ли им нужна изуродованная кукла?!

Перехватывает мой взгляд.

— Не поможет. Порезы на твоем теле только привлекут моего партнера, поверь, такие игры в его вкусе.

Меня трясет, запоздалая тошнота подкатывает к горлу, наверное, есть жирную пищу после голодовки было опрометчивым решением.

Иван дает мне еще секунду, чувствую, что сейчас повернется и направится к двери.

Делает шаг в сторону, скорее всего, уже обходит мою бьющуюся в ознобе фигурку, а я вцепляюсь в манжет его пиджака.

Больше его в моей жизни не будет и именно эта странная мысль, а не страх перед неизвестным, заставляет меня непослушными губами шепнуть едва слышно:

— Тебя… я выбираю тебя…

Иван Кровавый