В ней есть характер, воля и мне нравится прощупывать ее, удивляет она.

Поворачивается во сне, личико заплаканное. Я для нее зверь, прогибающий и лишающий свободы…

Отчасти так, но есть еще одна крохотная частичка картины, она незаметна, но важна…

Смотрю, как тонкие пальчики даже во сне обняли живот. То ли в желании защититься, то ли от холода.

Странное явление. Женщина в моем доме. Не на раз. Гостья, о которой предупреждены все. И если и близкий круг поразился решению, а кто, как Монгол, и воспротивился, то большинство не рискнет выказать даже удивление.

У меня война идет полным ходом, а меня беспокоит судьба подстилки.

Ерзает во сне, ноги длиннющие подбирает, мой пиджак скинула на пол. Мерзнет.

А я взгляда от нее оторвать не могу. В Авроре все красиво, редкая чистота и природная естественность.

Куколка смотрит на меня всегда настороженно. В зеленых глазах мелькает калейдоскоп чувств.

Я кое-что заметил в Монголе.

Давно почувствовал еще в моем кабинете, когда девка подарочком к ногам упала. Не придал значения, правда. А сейчас вспоминаю, как его глаза на кукле остановились, как смотрел на нее, явно контролируя дыхалку, но взгляд выдал.

Там ярость проснулась. Животная.

Приглядываюсь к золотоволосой девочке с природным даром выводить мужиков на чувства. В каждом миллиметре ее кожи искушение.

Можно подумать, что ведьма передо мной и чары у нее специфические, заставляющие хищников лбами сталкиваться.

Серебряков из-за нее против слова моего пошел. Монгол взбесился. Если Сашка на похоть прогнулся, то один из лучших убийц принял единственное решение — избавиться.

Прав Монгол. Во всем прав.

Сам бы так поступил на месте азиата. Слить девку и вопросов ноль.

Что же сейчас изменилось?!

Напрягает все и ответ всплывает неожиданно острый и правдивый.

Мне не по хрен, что с ней делать будут после меня.

Проняла меня эта девчонка. Заставила разглядеть в себе что-то больше, чем тело известной модели.

Проклятое адовое влечение.

Хочется прижать ее к себе, замучить сладко и в то же время чернота наполняет нутро, потому что у этой одержимости может быть один-единственный финал.

Я должен ее уничтожить. Слабость недопустима.

И мозг все понимает, а я от нее оторваться не могу, рассматриваю и сдерживаю желание опять дотронуться, заставить снова задыхаться и услышать слова ее ненависти…

Выть хочется от странности происходящего. С каждым мгновением, проведенным рядом, меня накрывает все больше. Что-то непонятное как вирус мутирует, прошивает и поражает все больше территории.

Подхожу и сажусь на корточки. Откидываю прядку со лба, и рука смыкается на тонкой шее, где под пальцами ровной ток ее крови и запах.

Ее аромат усиливается, я вдыхаю его, заполняю легкие брусничной отравой.

Немного сжимаю пальцы и в голове высвечивается блок, а кукла во сне открывает розовые губки, влажные, нежные, сладкие.

Девчонка манит. Природный дар или проклятие, сделавшие ее знаменитостью.

Я с ее братией много контачил, на раз обламывал закидоны дешевых королев красоты, но в Авроре этого нет, может, из-за такой необыкновенной чистоты ее нутра мне хочется извалять ее в еще большей грязи.

Вгоняю зубы в губу, чтобы в себя прийти от наваждения. Беру на руки и несу в свою спальню.

— Чертова кукла!

Никогда я не хотел убить так же сильно, как сейчас.

Глава 30

Аврора

Свет вызывает резь в газах, а увидев, кто сейчас в спальне, буквально вдавливаю себя в подушку, забываю дышать при виде Ивана, который рассматривает меня, слегка склонив голову, и потусторонний светлый взгляд исподлобья пугает до икоты.

Сглатываю гулко и болезненно. Мужчина делает несколько шагов в мою сторону. У него вид такой, словно с прогулки вернулся, расслабленный и скучающий, а я запоздало замечаю, что он снимает кожаные перчатки.

Зловеще как-то. Такие обычно в фильмах надевают, чтобы следов не оставлять.

Сжимаюсь вся. Не могу его видеть. Не хочу.

Сегодня Иван в черных джинсах и черной майке и кожанке. Непривычный. Весь мрачный, но я ловлю себя на разглядывании. Красивый, опасный хищник, от которого дрожат колени, и я притягиваю их к груди, сцепляя руки в замок.

Проходит мимо меня, останавливается у окна, смотрит на улицу, которая сейчас освещена только светом фонарей и луной.

Такой ледяной Кац, до ужаса спокойный и расслабленный, страшит еще больше. Опять кошусь в сторону двери, прикидывая, как далеко смогу убежать, но оглушительный лай собак за окном заставляет вздрогнуть, а затем оцепенеть.

— Что это?!

Спрашиваю механическим голосом.

— Охота. Ротвейлеров выпустили из вольеров. Мои питомцы спешат загнать дичь.

Прикусываю губы.

— Сегодня я вернулся после тяжелого рабочего дня и в планах было немного развеяться.

Замолкает, открывает окно, чуть оттянув занавеску, дает себе лучший обзор во двор.

Теперь понимаю, что Иван одет для охоты. Вот почему перчатки.

— Я сейчас должен быть там.

Проговаривает слишком уж спокойно. Не знаю, что напугало бы больше: злость в его голосе или подобная лютая сдержанность.

— Что-т-то помешало?

Заикаюсь.

— Определенно.

И взгляд в меня, обжигающий, заставляющий сжаться еще сильнее. Иван сейчас пугающий, грозный, и глаза у него, как лед. Наклоняет голову к левому плечу, а у меня волосы на затылке поднимаются. Еще не видела его таким зловещим.

— Появилась одна маленькая строптивая проблемка и заставляет основательно задуматься — с какого хрена мне вообще все это?!

Останавливает взгляд на моих пальцах, которые сжимают его сорочку у самого ворота, прищуривается.

— Я… не…

— Еще хоть раз Василиса доложит мне о тебе и о проблемах, которые организовываешь, кукла, ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю!

— Замучаешь?!

Улыбка кривит губы.

— Аврора, если хочешь спровоцировать жесткий секс, для этого не нужно устраивать голодовку, ты только скажи, и я отработаю тебя по-жесткому.

Из глаз брызжут слезы, натягиваю на себя одеяло, прикрываю глаза, не хочу его видеть, хочу исчезнуть, испариться.

Хватка в волосах заставляет встретиться с голубоватыми льдинами.

— Выкинешь сегодняшний фортель еще хоть раз, Аврора, еще хоть один долбаный раз — станешь дичью для моих псов!

У меня внутри все обрывается, таращусь на мужчину, не знающего пощады, в ужасе.

Тем временем к лаю снаружи добавляется знакомый звук, ржание.

— У тебя лошади есть?!

Задаю вопрос, выпаливаю неожиданно для себя. Просто чтобы избавиться от навязчивой картинки, навеянной угрозой Ивана.

Поворачивает голову, уловив мою заинтересованность, всматривается.

— Лошадей любишь, верхом ездить умеешь?

Поясняю тихо:

— Я на ранчо выросла, у нас была парочка: Вжик и Фитиль, — воспоминания заставляют чуть улыбнуться. — Мои добрые друзья. Они были в пятнышках, индейская порода. Я часто рассматривала эти отметины, пытаясь понять, которая клякса на что похожа. Рано села в седло, папа не мог меня удержать, и мама настоял на том, что раз я сама втихаря бегаю к лошадям, чтобы не свернуть себе шею, лучше меня учить. Но я до конца не научилась, вскоре отцу пришлось их продать. Все отдать пришлось.

Опускаю голову, воспоминания до сих пор болезненные.

— Почему?

Голос глубокий и волосы Иван больше не сжимает так, что коже больно. Он их ласкающе между пальцев пускает.

— Кризис. Не знаю. Я была совсем маленькой, только помню испытанный ужас, когда не обнаружила в деннике своих любимцев.

— Обида осталась.

Проницательность русского уже не удивляет.

— У папы не было выхода, это я как взрослая понимаю, а тогда спряталась в своем домике на дереве и отказывалась спускаться несколько дней, ни на минуту не переставая оплакивая свою потерю.