Потому что она выбрана Кровавым на свою погибель, потому что таким, как мы, чувства противопоказаны.

Меня выворачивало от противоречия собственных эмоций.

— За безопасность игрушки отвечаете головой. Девка уходит в мою собственность, а я не люблю, когда кто-то трогает мои вещи. Я ясно выразился?

— Да, босс.

Ну что же, Аврора…

Ведь хотел избавиться от тебя, дать понять, что на нашем с Кровавым пути слабости мешают. Эти слабости слишком уязвимы, они делают нас слабее, и брат спустил на меня псов.

За правду. За боль. За неизбежность.

Я знаю, что такое терять, ровно так, как предсказывал…

Таким, как мы, нельзя чувств испытывать. Любить нельзя. И вот сейчас она там. В палате. Оплакивает своего мужчину. Сама находится на волоске, подвешенная над пропастью.

Знал братан, все знал и поэтому клятву ей передал…

Сжимаю кулаки. Ее утрату и боль я через дверь ощущаю.

Фантомная боль — моя личная.

У Палача нет имени. Я похоронил его. Стер. Вытравил. Вырезал. Так легче. Жить без эмоций. И полыхать единственным, что держит — возмездие.

— Серебрякову звони. Вызывай на базар.

Последняя команда Бурому, и я поворачиваю ручку, захожу в палату.

Дверь отрезает всех, кто застыл снаружи. Псы на цепях.

— Ава…

Резко поворачивает голову в мою сторону, бледная, с потухшим взглядом зеленых глаз. Застываю, когда вижу хрупкую женщину на больничной койке.

Меня сейчас отравили, и отрава в крови плещется, захлестывает, потому что на нее смотреть больно.

Женщина названого брата, как проекция, как водоворот чувств, похороненных и уничтоженных собственноручно.

— Покричишь для меня, маленькая?

Я танцую на костях, все Кацевское под себя подгребаю, чтобы враги знали — Палач на трон сел.

И начну я с его женщины.

Аврора

Глаза открываются с трудом и первое, что вижу, белый кристально чистый потолок. Затем слышу пиликанье аппаратуры и уже через секунды в кадре появляется знакомый врач.

Друг Каца. Тот самый Цукерберг.

В лице читаю скорбь, в том, как он хмурится, и как нервно гладит длинными пальцами хирурга светлую бородку.

— Иван… Иван… — подрываюсь с места, но мужчина возвращает меня обратно на подушки, пытаюсь оттолкнуть, из глаз градом текут слезы.

— Машина, я помню, машина… она… мой Иван, он…

Задыхаюсь, шепчу, затем шепот переходит в дикий крик по мере того, как воспоминания о произошедшем вспыхивают перед глазами

— Иван… Он жив! Я знаю. Он не мог умереть! Иван он… он… не мог…

Инстинктивно прижимаю руку к животу. Мой малыш.

— Тихо! Аврора. Все хорошо. Ты не пострадала. Ни царапины. Повезло, что находилась не в зоне поражения. С малышом все в полном порядке. С тобой тоже. Тебя никак не задело в физическом плане.

— Авраам, а Иван… он…

Поджимает губы и смотрит на аппаратуру, которая резко дала скачок, запиликав и показав быстрое сердцебиение.

— Ваня… никто в таком взрыве не выживет.

Закусываю кулак, чтобы не завыть.

— Ты сильная девочка. Другую бы он не выбрал, и у тебя сейчас есть выбор, милая — думать о ребенке, который нуждается в тебе, или сдаться.

— Я… мне так больно, профессор, так нестерпимо больно…

Поправляет мои волосы, кладет сухую ладонь на мой лоб.

— Успокойся. Не ставь меня перед выбором между твоим здоровьем и ребенком, который мне почти что внук. Только в твоих руках позволить мне применить особые седативные, которые могут побочкой задеть дитя, или оставить все на самотек в надежде, что ты возьмешь эмоции под контроль.

— Мое состояние опасно для малыша, да?

— Пока нет. Мы на периферии. Сейчас ты можешь впасть в тяжелое состояние депрессии, и я буду вынужден принять определенные меры.

Аппаратура реагирует, писк превращается в трель, давая понять, что мое состояние ухудшается, врач бросает быстрый взгляд на монитор.

— Расклад такой. Выбор за тобой. Твоя беременность — тайна. Привлечешь слишком много внимания к себе и враги Ивана прознают.

Врач говорит жестко, голос ровный, дающий понять, что меня предупреждают, а не запугивают, смотрит прямо мне в глаза, доносит смысл сказанных слов.

Сердце больно заходится, слезы текут, пока Цукерберг по-отечески проводит по моим волосам…

— Ребенок… я его чувствую… — проговариваю и губы дрожат в рыдании, — когда Иван шел туда, почувствовала сильную пульсацию, как сейчас. Мой сын дает понять, что я должна быть сильной, ради нас…

Улыбается грустно, но кивает.

— Не все объяснимо наукой, если ты так чувствуешь… Иван никогда не ошибался, Аврора. Я его много лет знаю. Будь сильной, девочка, не все в руках человека… Тебе есть ради кого жить и тебе есть ради чего бороться. Ты ведь носишь наследника империи…

Смотрит многозначительно.

— Твое дитя — кровный наследник Ивана Каца. Ты должна быть сильной ради него…

Цукерберг замолкает.

Сейчас в эту секунду боль, что пульсирует во всем теле, отпускает.

Сильные объятия, горячие поцелуи и слова Ивана как наяву:

Полюбил тебя. Все сделаю для вас с сыном. Ты моим сердцем стала, Рори. А я думал, что его у меня нет и быть не может…

По щекам текут слезы. Воспоминания становятся и спасением, и страшной мукой.

— Что ты решила?

— Я справлюсь, Авраам. Не нужно ничего. Мне есть ради кого жить и бороться. Мою тайну не узнают…

Цукерберг уходит.

— Малыш, мы справимся…

В который раз по кругу повторяю одну и ту же фразу.

Авраам возвращается спустя время с результатами анализов.

— Показатели в норме, Рора. Я могу тебя отпустить.

— Хочу домой… Ненавижу больницы. Со мной все хорошо…

Отвечаю, а в душе боль, потому что ничего хорошего уже не будет, потому что Ивана в моей жизни нет.

Врач кивает, удаляется молча, а я сижу на постели и смотрю в сторону окна, там раскинут вечерний город, суматоха, беготня, все такое далекое.

Я готова. Застываю в ожидании. Нужно ехать, знаю, но…

Мысли текут, а потом…

Потом…

Дверь открывается. В палату заходит мужчина. Огромный, мощный. Дикарь под личиной цивильности. Раскосые глаза, тигриные, злые, смотрят пристально, остро. На лице ни тени чувств. Ни тени эмоций.

Палач, пришедший линчевать.

Зверя выпустили словно. Дверь за ним открыта и там стоит целый взвод головорезов. Охрана, наверное.

Король пал, на его место пришел новый…

Тот, кто всегда ступал вровень. Кто знает мою с Иваном тайну, кто был допущен до таинства венчания.

Единственный, кто способен взять бремя власти в свои руки.

Смотрит прямо мне в глаза.

— Ну что, кукла, время сменить хозяина пришло.

Грозные слова заставляют заледенеть, а мужиков за спиной Монгола вытянуться по струнке.

Закрывает за собой дверь, отрезая нас от любопытных глаз.

Надвигается на меня массивной глыбой, нависает, заставляет упасть на подушку и вглядываться в дикие каре-желтые глаза, чистый янтарь, так контрастирующий с золотом кожи.

— Покричишь для меня, маленькая? — произносит тихо, надрывно, впиваясь яростным взглядом в мое бледнеющее лицо, а дальше, дальше…

Дальше…

Я действительно кричу…

Монгол…

Я выхожу вместе с ним из палаты. Для всех я теперь женщина нового главаря. Мужские пальцы держат крепко, прожигают мою руку. Он за моей спиной. Огромная скала, принимающая удар на себя, давящая всех вокруг.

Этот мир жесток, и я ненавижу его до глубины души. Здесь законы звериные, стая признает вожака, им должен быть самый сильный, самый жесткий, самый бесчеловечный…

Палач…

Зверь во плоти, играющий по правилам, о которых знаю только я…

Он набросился на меня там, за дверью, резко подался вперед и этого было достаточно, чтобы я заверещала, отшатнулась так, что задела аппаратуру и та с грохотом повалилась на пол.

И, конечно же, я не смогла убежать…