Это было больше, чем благодарность; неуклюжие попытки Вейдера успокоить её, его бестактное замечание о потерянной крови сделали свое дело — девушка осознала себя женщиной и почему-то поверила ситху, что ничего дурного в этом нет. Его жестокие слова вернули ей чистоту, которая, как она думала, осталась за дверями спальни Императора.

И её неумелый, но пылкий поцелуй был ответным знаком внимания.

Именно тогда она разглядела в Лорде Ситхов мужчину.

Просто мужчину.

Потрясённый, Вейдер ощущал под своими ладонями тонкое хрупкое тельце, прильнувшее к его боку, и то время, что длился этот странный, невозможный, страстный поцелуй, ему было легко дышать.

Ева вывела последнюю завитушку на бумаге серебряным старинным пером, тонкие волокна бумаги мгновенно пропитались чёрными чернилами, и блестящая подпись стала матово-чёрной, подсыхая.

Вайенс, услужливо удерживающий книгу, в которой новобрачные оставляли свои подписи, мгновенно выдернул её у Евы из-под пера, словно опасаясь, что та передумает и тут же вымарает свое имя, и поспешно захлопнул. Наверняка на другой странице останется след, отпечаток от недостаточно просохших чернил.

— Достаточно такой записи? — сухо произнесла Ева, аккуратно возвращая перо в чернильницу. Её пальцы дрогнули, и металлический наконечник звякнул, задев край чернильницы.

— Вполне, — подтвердил Вайенс. Поведение его было сдержанным, но на лице было явно написано чувство мрачного торжества. Фиктивным был брак или нет, но Ева теперь принадлежала ему — по закону. — Данная запись показывает, что мы состоим в браке уже месяц. Вы довольны?

— Да, — ответила Ева, поднимаясь с кресла. Она ощутила приступ дурноты и обмахнула побледневшее лицо ладонью. Может, в этом виноват был вечерний наряд из роскошной чёрной парчи с тонким серебряным рисунком со слишком тугим корсетом, стягивающим тело женщины, а возможно, страх.

Ева, оправив длинное платье, поспешно подошла к окну и распахнула его, глотая прохладный весенний воздух. Дурнота отступила, но легче не стало. Наоборот, понимая, что её подпись теперь стоит в этой треклятой книге в старом переплете из дорогого зеленого бархата, она осознала, что ничего вернуть обратно уже нельзя.

Теперь, когда она собственноручно подписала свидетельство, выходило, что она первая предала…

— Вам плохо? — Вайенс материализовался словно из ниоткуда, став рядом с женщиной. Его взгляд был неприятным, внимательным, изучающим, и он похлопывал тяжёлой книгой о ладонь так, словно угрожал ею. Словно она была оружием — плетью или палкой. Его нервозность и неуверенность исчезли. Теперь генерал просто сочился торжеством и превосходством, и в его внимательном взгляде не было ни жалости, ни заботы, которую он так старался изобразить. Ева лишь мельком глянула ему в лицо, и её передернуло от омерзения — столько издёвки и цинизма было теперь в карих глазах.

— Ничего, пройдёт, — сухо ответила она, справляясь с чувством внезапно нахлынувшего страха.

— Тогда я пойду, верну книгу на место, — Вайенс, словно гипнотизируя Еву, неотрывно глядел на точёный профиль, и, как ей казалось, так и норовил наклониться, чтобы заглянуть прямо в лицо и расхохотаться во всю глотку, досыта насладившись её состоянием.

"Раздавлена и унижена", — вот что с удовольствием констатировал Вайенс, разглядывая пылающие от стыда щеки и наслаждаясь видимыми страданиями.

Так долго отвергала меня, была такой недоступной, гордой, так цеплялась за своего ситха, так кичилась интрижкой с ним, и что же теперь?

Теперь ты оказалась всего лишь временной игрушкой, одной из многих. И, чтобы как-то вернуть себе хоть частичку самоуважения и достоинства, ты вынуждена прибегать к помощи того, на кого и смотреть раньше не хотела, преподнеся ему себя практически на блюде. И этот отыгрыш позиций унижает гораздо больше, ведь так?

— Идите, — ответила Ева еле слышно, склоняя голову ещё ниже. Светлая коса скользнула по плечу, и Вайенс не без удовольствия отметил, что в ней больше нет серебристой цепочки, так раздражавшей его когда-то.

— Я велю охране никого не пускать, — беспечно произнес Вайенс и легко, чуть ли не насвистывая песенку, направился к выходу, помахивая своей книгой, своим символом власти.

По губам Евы скользнула усмешка. Охрана? От кого?

Если от Дарта Вейдера, то напрасно совершенно. Если он захочет войти, то войдет. Вайенс всё-таки самонадеянный и глупый осёл, если верит, что чёрная стража сможет как-то защитить его от ситха.

Эта простая мысль мгновенно стёрла улыбку с губ, и она вздрогнула, испуганно оглядываясь.

Вейдер просто так этого не оставит.

Скоро он придет узнать, какого чёрта она не явилась на совет, и что вообще происходит, и тогда…

Ева ждала этой встречи и боялась её до нервной дрожи в пальцах.

Дарт Вейдер не тот человек, которому можно сказать "уйди", и он покорно отступит прочь, это Ева отлично понимала. То, что принадлежит ему, без боя он не отдаст, и этот бой дать придется, как бы ей не хотелось его избежать.

Он обязательно придет, и обязательно спросит, задаст этот вопрос, даже если ему придется переступить через мертвое тело Вайенса — почему?

Он заглянет своим пронзительным, испепеляющим взглядом не только в глаза, он посмотрит в душу, проникнет в мысли, и увидит там грязную правду, которая теперь известна и ей.

Затем он увидит, что её фиктивный брак — это плод истерики, необдуманный шаг, дикая выходка, вызванная ревностью, смешная месть, желание причинить ему боль. Увидит — и усмехнётся так, как умеет смеяться только он.

Ева сгорала от стыда, понимая, как было глупо — оформлять брак задним числом. Конечно, Вейдер поймет, что так она попыталась отомстить; когда гнев немного остыл и оставил после себя горстку перегоревших до золы чувств, она поняла, что попытка обмануть ситха была плохой идеей… да и вообще, связываться с Вайенсом было хуже некуда.

Генерал был не тем соперником, наличие которого Дарт Вейдер понял бы и хоть как-то оправдал.

Вайенс был очень, очень плохим вариантом.

Ева, мучительно краснея, понимала, что этим выбором она лишь унизит себя в глазах Вейдера, и тот испытает к ней чувство отвращения и презрения. Отдаться этому мальчику для битья, какая же гадость!

В памяти женщины вновь и вновь вставал образ Дарта Вейдера, стремительно идущего по взлётному полю в своем чёрном развевающемся плаще навстречу метели, и, сравнивая его с Вайенсом, толкающим хвастливую речь на приёме, она понимала, что пропасть между этими двумя мужчинами огромна.

Если для Вейдера она действительно ничего не значит, он лишь посмеётся над неудачным выбором. А если да… то он впадет в ярость и оттолкнет её с таким презрением и отвращением, какое вряд ли испытывал к самой падшей женщине в этом мире.

…Но не одних насмешек и гнева Дарта Вейдера боялась Ева сейчас; больше всего она боялась самой себя и того, что не сможет, не посмеет оттолкнуть ситха, если тот велит забыть о своей интрижке и протянет руку, требуя принадлежать только ему.

Ева вспомнила зимнюю ночь и иглы СИД-ов, пронзающих небо, свой страх и то, как вслед за Вейдером она сама взлетела в небо.

Тогда она готова была умереть рядом с ним, и вместе с ним упасть, горя, на мёрзлую землю. Не страшно.

Что изменилось теперь? Ничего. Ева с тоской поняла, что любовь никуда не делась, не ушла, не умерла. Она всё равно жила в сердце, но теперь не согревала и не ласкала его, а раскалённой иглой колола и разрывала кровоточащую рану.

Она старалась, она пыталась не думать о Дарте Вейдере больше, пыталась убедить себя, что всё кончено, но ситх даже в воспоминаниях крепко держал её, не давая ни малейшей возможности хоть на миг позабыть о себе.

И снова и снова переживая их перепалки, стычки, порывы своей души, ведущие навстречу Вейдеру, их дикую страсть, когда тела сливались воедино, Ева страдала, понимая, что произошло то, чего она так не хотела — он поработил её, захватил всё её существо, сделал своей наложницей. И даже не смотря на его измену, даже несмотря на то, что ситх ласкал другую женщину, — дико, страстно хотела, чтобы он вернулся, и чтобы его рука, лаская, коснулась щеки…