— Что?!

— Её Сила уменьшилась, но не пропала совсем. Ей больше не нужны вливания.

Вайенсу показалось, что слова Палпатина ранят его сильнее, чем перенесённые мучительные операции, и глаза его моментально наполнились слезами.

Досада, зависть, злоба, накопленные страдания, воспоминания о мучительных унизительных процедурах выплескивались теперь из него, и он сам не понимал, дышит ли он так, хватая кусками воздух, или рыдает.

Палпатин молча наблюдал истерику с самым отсутствующим видом. В его ледяных глазах не отражалось ничего, и тонкие губы были плотно сомкнуты, так крепко, что казалось, будто никакая сила на свете не сможет заставить их разомкнуться и произнести хоть звук.

Эта истерика, такая бурная, такая горькая, как и весь внешний вид его ученика, наполовину исчезнувшего под слоем железа, жестоко потрёпанного, переломанного в схватке с Дартом Вейдером и Дарт Софией, казалась ему достаточным наказанием за ложь и укрывательство разработок Ирис.

Но было и ещё кое-что.

Несмотря на травмы, несмотря на то, что он был искалечен и изуродован бесповоротно, Вайенс не боялся Вейдера.

В его потонувших в слезах глазах было многое — ненависть, ярость, отчаяние, исступление, но страха не было.

Едва вылечившись, едва снова встав на ноги, Вайенс вновь готов был идти и атаковать Дарта Вейдера — как, кстати, и Дарт Софию, — и, наверное, и смерть показалась бы ему несущественным препятствием.

В самом Палпатине этого не было.

Страх, пережитый однажды, навсегда поселился в его душе, и Император ничем не мог его выжечь, вытравить. Оставалось одно — натравливать Дарта Акса на Вейдера постоянно, раз за разом, пока, наконец, один из них не успокоится навеки.

— Успокойся, — холодно велел Император, вдоволь насладившись причиненной ученику болью. — Ты посмел обмануть меня и дорого заплатил за это. Теперь ты будешь слушать только меня, ясно?! Я стану учить тебя, и в следующем своем поединке ты не уступишь Великому Ситху!

Губы Леи вспухли от плача, и еще оттого, что она яростно кусала их, склонив голову, чтобы не расплакаться в голос прямо на Совете.

Нудный бубнёж людей, называющих себя генералами, слипался в непрекращающийся монотонный фоновый шум, и Лея лишь кивала головой, делая вид, что слушает.

… В тот страшный день Дарт Вейдер появился к вечеру.

Его шаттл заходил на посадку в штатном режиме, но в космопорте поднялся невероятный бедлам. Бежали люди, катились медицинские дроиды, и Лея, ожидающая с тревогой брата и отца, поняла, что что-то плохое произошло.

Случилось.

Не пронесло.

Но с кем?

Люк или отец?

Отец или Люк?

Чувство боли и слабости накатывало волнами, но Лея не понимала, кто из них двоих делится с ней своим ранением, отчаянно цепляясь за жизнь.

Она даже не сообразила, как оказалась на взлетных площадках, в толчее и суете. Кто-то кричал ей: "Принцесса Органа! Сенатор Органа!", но она не отвечала на зов. Беспомощно оглядывалась по сторонам, не зная, куда бежать, что делать. Мир вокруг, казалось, превратился в хаос, мелькали лица людей, несущихся куда-то, требующих друг у друга чего-то громкими голосами, почти криком, и она ощущала себя невидимой, несуществующей, крохотной, как песчинка под ногами толпы.

Что?!

Кто!!

Скажите кто-нибудь мне!

Но ответа не было, и танец хаоса вокруг Леи продолжился, люди, пробегающие мимо, словно пауки свой паутиной, оплетали её тревогой и страхом, и, казалось, сотканная ими шелковая сеть всё ближе, ближе, надвигается, сжимая пространство вокруг, застилая свет, и становится трудно дышать.

Появление Вейдера исправило положение, и мир стал на своё место.

Его огромная чёрная фигура, возвышаясь над всеми, вошла в гудящую толпу, словно нож в масло, и ситх, широко шагая рядом с медицинской капсулой, разрезал эту серую удушающую липкую сеть, распределив людей, освобождая Лею от давящего чувства смерти.

В его фигуре, в походке, в наклоне головы, в выражении сурового лица был какой-то покой, незыблемое ощущение того, что беду можно отвести, победить, и Лея отчаянно ухватилась за него, ухватилась, не позволяя угаснуть надежде и не дав панике накрыть её с головой.

Дарт Вейдер шел быстро и решительно, но не бежал, и в его обозлённом лице не было скорби. Значит, не всё потеряно.

Лея мигнула, чувствуя, как горячая слеза капнула на щёку, и глотнула воздуха. Можно было догадаться, что ранен именно Люк — только Вейдер мог поднять столько людей и устроить так, чтобы они носились, как ужаленные. И хаоса нет — на самом деле люди были заняты тем, чем велел им ситх. Кто-то нёс медикаменты, кто-то готовил улучшенную капсулу, кто-то активировал дроидов-реаниматологов.

А вот это означало, что дело плохо.

— Люк!

Лея, не вынеся мучительной пытки молчаливо надвигающегося на неё отца, бросилась вперед, к процессии, расталкивая людей.

— Люк, ответь мне, Люк!

Руки Леи, выпавшей, выбравшейся из затягивающей как болото толпы, коснулись капсулы, и она, чуть было не упавшая на грудь брата, отпрянула и, отскочив, едва вновь не погрузилась в эту толпу, как в бушующее, всепожирающее море.

Молодой джедай выглядел плачевно.

Его одежда — комбинезон лётчика, некогда светлый, с оранжевыми яркими вставками, — был чёрен и местами прожжён, словно Люку вздумалось проползти по трубе над зажженным камином. В прорехах виднелись широкие чёрные полосы, испещряющие тело — от разрядов молний Дарта Акса кожа Люка обгорела дочерна.

Одна такая полоса рассекала щёку Люка, спускаясь по подбородку на шею и теряясь под обугленным воротником. Ресницы, брови — напрочь опалены. Он был немногим лучше самого Вейдера, когда-то искупавшегося в лаве.

— Л-люк… — выдохнула Лея, не смея даже коснуться почерневших пальцев брата с синими, страшными ногтями.

От увиденного девушка впала в странную прострацию, граничащую с обмороком. Шум в ушах прекратился, и она ничего не видела и не ощущала вообще, кроме отвратительного запаха горелых волос.

Из небытия её вырвала рука Вейдера, грубо встряхнувшая Лею за плечо. На его металлических пальцах что-то было, что-то колючее, впившееся в кожу сквозь тонкую ткань платья, и проколовшее плечо Леи до крови. Та, словно очнувшись, с удивлением перевела непонимающий взгляд на свое плечо, где на белой ткани расцветал алый цветок, и увидела пальцы Вейдера.

Их гладкую, отполированную некогда до зеркального блеска поверхность покрывали капли и осколки оплавленного металла, прилипшие намертво крошки камней. Он словно сунул руку в плавильную печь и вытащил Люка оттуда.

— Помоги мне, — прохрипел Дарт Вейдер, и ситхские глаза сверкнули болью и затаённой яростью.

Он до сих пор тащил, тянул Люка оттуда, из-за черты, за которую сам заглядывал не раз. Он вынес сына с поля боя на руках, он доставил его сюда, вливая в бесчувственное тело свою Силу, капля за каплей, забирая себе его боль и отпивая смерть, но и его силы были на исходе.

Это поняла Лея, глядя в пропасть его глаз.

И, закусив губы, словно готовясь опустить кисть в кипяток, она положила руку на бледный лоб брата, делясь с ним своей жизнью.

…Кажется, праздник был испорчен окончательно…

Весть о появлении сразу двух ситхов вызвала переполох в рядах правящих Альянсом. Шока не смог исправить даже тот факт, что одного из них, кажется, Дарт Вейдер уничтожил, а второй спасовал, не посмел мериться силами с Великим Ситхом.

Особенно шокировало то, что неожиданная заварушка произошла на абсолютно закрытой планете, которую охраняли больше, чем какую-либо другую.

Было абсолютно ясно, что агенты Императора глубоко проникли в Альянс, если свободно перемещаются там, где пожелают, а значит, вся система безопасности летит к чертям — это говорил Люк перед тем, как отправиться на Риггель, но его никто не послушал.

Если бы не сын, жизнь которого висела на волоске, и боль с которым Ведер делил первые двое суток, Акбар был бы уже мёртв, как и весь Совет, впрочем, тоже.