Ева, усевшись в темноту служебной машины, с трудом дождалась момента, когда дверцу за ней закроют, и разрыдалась, уткнувшись лицом в ладони.
Она была виновата, совершив этот опрометчивый шаг, но, чёрт подери, почему же она не заслужила снисхождения и прощения?!
Какого выбора ждет от неё Дарт Вейдер? Чем можно заслужить его доверие?!
Все слова были давно сказаны, все жертвы принесены, доказательства предъявлены. Какие же слова могут быть главнее бессмертных "я люблю тебя"?
Ева мучительно думала над этим и ответа не находила.
Но больше всего её задевало то, что Вейдер отпустил Дарт Софию — прекрасную Ирис с бесстыжими изумрудными глазами, маленькую красивую женщину, посмевшую вклиниться между ним и Евой. Она безжалостно рубанула и отсекла их друг от друга, прижигая огнём кровоточащие раны, нанесла болезненные раны обоим, но Вейдер простил её. Нашел в себе силы — или же то, что она предложила взамен, намного больше, чем то, что давала ему Ева…
При мысли об этом слезы высыхали на ресницах, и Ева стискивала пальцы с такой силой, что лопались швы на тонкой коже белых перчаток.
Что там такое произошло между Вейдером и Ирис, в безмолвной темноте, которую так тщательно скрывает от посторонних глаз ситх, что он не смог убить ту, которая нанесла ему такую болезненную рану?
Вейдер сам мучился от разрыва с Евой — это было видно. Ярость сжигала его, высушивая тело, заострив нос и четче очертив губы, но он не сожалел о том, что Ирис жива.
О том, что шелк её черных волос не погас, не потускнел и не засыпан землей, о том, что её безжалостные глаза так же продолжают смотреть на мир, и на виске под прозрачной кожей бьется тонкая синяя жилка…
Что-то произошло между ними; Ева не знала, что, но чувствовала эту крепкую связь, которая шёлковыми кручеными крепкими нитями опутывала их обоих, оставаясь чем-то интимным, безмолвным. Об таком не говорят вслух, не вспоминают и не обсуждают, но оно передается из глаз в глаза — из зеленых в синие, снизу, из-под чёрных ресниц, вверх, под сурово сдвинутые брови, из полуоткрытых розовых губ, с приоткрытой блестящей полоской жемчужных зубов, вместе с дыханием, в сурово сжатые каменные губы…
И Ева стонала от боли, сгибаясь пополам, сжимаясь, словно в животе её завязывался тугой узел, стягивающий и корежащий тоскующее тело, чувствуя, как Вейдер жаждет прикоснуться к этой порочной, жестокой женщине…
За одно только это Ева хотела уничтожить, переломать Ирис, смять её в кулаке, как лист бумаги, превратив её гармонию в бесформенный ком, скопище ломаных линий.
Смерть красавицы не вернуло бы ситха; но зато уничтожило бы то, что греет его сердце волнующими воспоминаниями.
Да, Ева хотела причинить ему боль.
Она хотела найти те слова, что он ждал от неё, но удавалось находить только то, что причиняет ему боль — обоюдоострое оружие.
Ева понимала, что за смерть Ирис Вейдер может возненавидеть её ещё больше, но ничего поделать с собой не могла.
Ирис должна была умереть — за то, что посмела разделить эту тайну с ним…
* * *
На счастье Евы, Вайенса на Риггеле не было.
Что за дела задержали его, никто не знал. Он вышел на связь ненадолго, сказав, что явится позже, и вновь пропал. Бразды правления он передал Еве Вайенс и велел ей, как только она явится с приема, приступить к закрытию скандальной шахты, на дне которой, как говорили, покоится Дарт Акс.
Поступали предложения разыскать и поднять его тело, но Вайенс тотчас отмёл эту мысль.
— Кто полезет туда, внутрь, при угрозе обрушения? — бесцветным голосом, полным усталости, произнёс он, глядя воспаленными красными глазами на собеседника. — Вы? Стены шахты не закреплены, один удар — и свод рухнет вниз и погребёт под собой всю спасательную команду. Нет, я не возьму на себя такую ответственность. Я запрещаю вам это делать. Просто засыпьте его там.
Проклятый Риггель…
Вспоминая величественный прекрасный храм, Сердце Риггеля, Ева снова всплакнула, понимая, что он всё-таки стал её храмом и теперь принадлежит ей, как и вся остальная планета. Но исполнение давней мечты не грело сердце женщины — наоборот. Теперь она чувствовала себя такой же мёртвой, как груда иссечённых ветрами старых камней в пустыне.
Очень символично.
В свою комнату она велела установить дополнительные двери, к которым не подходил универсальный ключ Вайенса.
Створки их уходили внутрь стен, прятались, и Вайенс не сразу заметит их, когда вернётся. Только когда захочет войти к ней…
Но об этом Ева предпочитала не думать.
* * *
Вайенс прибыл внезапно, недели через три, никого заранее не поставив в известность.
Его чёрный силуэт вынырнул из тяжёлого тумана, наползшего на военные корпуса с космопорта, разогретого взлетающей и садящейся техникой, и Еве, наблюдающей его появление, показалось, что это привидения вынырнули из мутной серой реки забвения; Вайенс был не один, его сопровождали его чёрные летчики, и с каждой их фигурой, выныривающей из меловой мути, Ева отшатывалась на шаг от окна, чувствуя, как сердце сходит с ума от ужаса и отвращения.
Вайенс выглядел очень странно; с такого большого расстояния женщина не могла рассмотреть чётко, но что-то в облике его явно изменилось. Из окна Ева смогла рассмотреть только странную шапочку-капюшон, закрывающую всю голову генерала, из-под которой лицо Вайенса виднелось бледным пятном, да массивный воротник на чёрной куртке, на которой тревожно мигал какой-то датчик.
Изменилась и походка генерала: Вайенс ступал тяжело, с каким-то непонятым замедлением, его широкие плечи были напряжены, кулаки сжаты. На миг Еве показалось, что Вайенс, погнавшись за Вейдером, начал умирать, что он превращается в какую-то машину, автомат…
— Бред, — произнесла она, стряхивая наваждение и отходя от окна.
Она вернулась за свой стол и уселась, стараясь вернуться к работе, но мысли не шли в голову. Рассеянно чертила она кружки и палочки на бумаге, пока не услышала размеренную поступь и топот тяжёлых сапог на толстой подошве за своей дверью.
Кажется, она безотчетно встала, приветствуя своего начальника и мужа.
"Господи, да он же мой муж", — промелькнуло в её голове.
Ева боялась: боялась слов, взгляда, того, что он может сделать…
Она не представляла, чего можно ожидать, и потому не знала, как реагировать на его появление, к чему быть готовой.
Вайенс вошёл без стука, так просто, словно это был его кабинет, словно он вышел всего пять минут назад, а теперь вернулся за какой-нибудь забытой мелочью.
Его тёмная фигура словно заполнила собой окружающее пространство, подавляя, угнетая, и Ева невольно склонила голову. Смотреть на его костюм, словно составленный из хитиновых пластинок, было жутковато.
— Здравствуйте, — его голос против обыкновения был совершенно спокоен и глух. Подняв глаза, Ева встретилась взглядом с его тёмными глазами и содрогнулась.
Отчего-то и его глаза показались ей мёртвыми и пустыми; вероятно, оттого, что лицо генерала было очень бледно, под глазами красовались тёмные круги, а на скулах, жестко зафиксированных щупами-датчиками, впившимися в кожу, как когти, как жвала хищного насекомого, горел нездоровый румянец.
— Как вы, справляетесь, — скорее, уточнил, чем спросил Вайенс, оглядывая её округлившуюся фигуру, и, получив утвердительный кивок, заметил: — Вы чудесно выглядите. Вам идет ваше положение.
В его тихом ровном голосе не было лести, похоже, он сказал это совершенно искренне, но от этого его комплимент не стал менее жутким.
Неторопливо, палец за пальцем, он стащил с левой руки перчатку, и его рука, поражающая своей белизной, коснулась Евы.
От странного ужаса её едва не вывернуло тотчас же, прямо на его черное хитиновое одеяние. Казалось, что эти бледные пальцы должны быть отвратительно холодны и липки, как у утопленника, только что вынырнувшего с самого дна этого серого вязкого тумана, но его рука оказалась обжигающе горяча. Чувствуя его поглаживания на своем животе, Ева в ужасе отшатнулась, стараясь сделать вид, что смущена, а не напугана, но, похоже, его внимательные тёмные глаза было невозможно обмануть.
