И дальше Жиль слушал, как Рональд Морни на голубом глазу вещал о том, что расстался с ним, Жилем, буквально за углом от Телфорд-Касла, и больше его не видел. И даже рискнул поклясться — перед тремя магами-то. Видимо, ранения последний ум отняли, не иначе. А рыжехвостая… она стала ещё суровее и ещё прекраснее. Ох, как хотелось потянуться к ней прямо там, подбодрить и поддержать, сказать, что он здесь и никому не позволит обижать её!

Но его статус невидимки не позволял быть везде — и Рональд успел первым. Что уж он ей сказал — не важно, но, судя по всему, ничего хорошего, раз она поддала ему хорошенько и убежала в слезах. То есть, убежала просто так, а слёзы появились, когда убедилась, что никто не видит. И тут он уже не стерпел, потянулся. Тронул, погладил. Очень пожалел, что нельзя дернуть её в тени и забрать к себе — прямо сразу. Во-первых, не из дворца, во-вторых, о таком предупреждать надо.

А она — смотрела, и схватилась за стену, и дышала — пыталась дышать, но корсет толком не давал. Её нужно было подхватить и держать, но… Ещё и кто-то подошёл к двери в эту галерею с той стороны.

Жиль разве что приложил палец к губам — и был таков. И не отвечал на расспросы Жанно — что это с ним.

Но вечером он понял, что не уснёт, если не увидит её. Если не дотронется до неё, не вдохнёт её чудесный запах. Не убедится, что она благополучна.

Он выбрал половинчатое решение — скрытно добраться до её дома и постучать рыжехвостой в окно. Какое окно — он уже знал, не мог не разузнать. Ну подумаешь — третий этаж, кого это вообще смущает? Вспомнил сначала наставления господина Жанно-старшего о том, как следует ходить к любимой женщине, а потом ещё и пару уроков Жиля-старшего, добыл роз — не спрашивайте, где, что называется, всё равно объяснить не смогу — и отправился.

Вынырнул из теней на приступочке у её окна, послушал, как она там ходит, постучал… дождался, пока она прислушается, всё поймёт и откроет.

Розы отдать Грейс, а самому — обхватить её. Убедиться, что здорова, что цела и вообще в порядке. Всё цело — и пушистая коса, и хрупкие плечи, и нежная шея, и вот тут сердце бьётся — как надо, и пальчики эти тонкие, и мягкие губы — вот оно, всё тут. Не то, чтоб прямо для него, но — вдруг?

А она-то, она! Занималась примерно тем же самым — обтрогала его со всех сторон, и лицо, и руки, и тело, погоди же, радость моя, сейчас получишь меня всего и без остатка!

— Кажется, не только я соскучился? — прошептал Жиль, оторвавшись от таких невыносимо манящих губ. — А кто-то рыжехвостый — тоже?

— Ты куда делся? Ты почему пропал? И почему никто не знал, где ты? Ты вообще цел? Неужели никак не мог дать о себе знать? — выговаривала она ему в точности, как госпожа Лика.

Неужели беспокоилась? Волновалась? Неужели?

— А ты почему не отвечала, когда я звал тебя в зеркало? — это важно, конечно, но растрепать ей косу — важнее, сколько дней уже он прожил без этой косы?

У каждой лисы есть хвост, но у этой — просто невероятно прекрасный, самый лучший.

— Да потому что не умею я с вашими зеркалами, — проговорила она сердито, и как же мило она сердится!

Как — не умеет? Совсем не умеет? Тьфу ты. А он тут уже придумал бог весть что.

— Так я научу, рыжехвостая, обязательно научу. Только позволь — не прямо сейчас, хорошо?

Когда только она успела остаться в одной рубахе? Впрочем, он тоже вдруг обнаружил себя без дублета и босиком.

Лавка ближе, но кровать — удобнее. Мягче. С ней хотелось нежно и ласково, потому что с такой строгой и суровой и можно — только ласково, тогда у неё очень удивлённо распахиваются глаза, и она становится очень нежной в ответ. Впрочем, и так хороша — когда запустила пальцы в его волосы на затылке, прижала к себе его голову, тоже ткнулась в него носом. Он прямо представил этот лисий нос, упершийся в его макушку. Сам-то точно кот — обтёрся об неё весь, и щеками, и боками, и ещё по-всякому.

Моё. Точка. Никому не отдам.

— Моя, никому не отдам, — услышала Катерина и открыла глаза.

Как, однако, быстро пали все её бастионы! Можно сказать — мгновенно и без боя. Никаких вам скалок, сковородок и вопросов «где ты шарахался, гад такой».

— И как ты это себе представляешь? — спросила она у того единственного в мире мужчины, с которым была, как оказывается, готова упасть в постель почти что даже и без нормального приветствия.

— Хорошо представляю, — с готовностью кивнул он. — Я завершаю свои дела, их уже немного осталось, и отправляюсь к своему королю. И ты отправляешься со мной.

— Отправляюсь? С тобой? А мои дела? — красавец какой, вообще-то, её ждут в Торнхилле.

Он нашёл её губы, поцеловал. А пальцами перебирал волосы.

— Знаешь, Кати, я ведь видел твой Торнхилл. И я понимаю — то, во что вложена часть души, нельзя оставлять. Пока душа туда тянется. Но мы что-нибудь придумаем. Я могу перемещаться по знакомым местам довольно быстро, не как порталом, но тоже неплохо. И вдруг ты не испугаешься?

— Вдруг не испугаюсь, — кивнула она. — И скажи ещё такую вещь: ты зовёшь поехать с тобой, а в качестве кого?

— То есть? — он даже оба глаза распахнул и уставился на неё.

— В качестве кого я отправлюсь с тобой? Если отправлюсь?

— Ну, мы поедем вместе, а там… — начал было он, но потом, кажется, увидел что-то на её лице. — Постой, Кати, ты что, готова выйти за меня замуж? — и поскольку она явно чего-то не понимала, он уточнил: — Ты готова выйти замуж за некроманта?

— Ты пока не звал, — пожала она плечами. — А вообще — не за некроманта, а за тебя. За трепло Жиля, который учил меня магии, с которым вместе мы стояли насмерть и победили, и который сегодня уложил меня в постель без малейших усилий.

— Да просто замуж за некроманта никто не стремится.

— Как же, а твоя матушка? Она ведь вышла за твоего отца?

— Да, но она сама некромант, и там были особые обстоятельства. Потом расскажу. Но ты ведь не знаешь, о чем говоришь!

— Почему? Тебя я, смею заметить, немного знаю. Правда, исключительно снаружи, ран твоих мне лечить не доводилось.

— Это пока не доводилось, — обнадёживающе сказал он с развесёлой улыбкой. — Но, рыжехвостая, у меня же сила.

— У меня вроде тоже.

— Твоя — обычная и нормальная. В отличие от моей.

— Это ты Рональду расскажи, которого я сегодня пополам свернула. Или Джеймсу, которого тоже случалось сворачивать.

— Джеймс никак не уймётся? — нахмурился он.

— Уймётся, уймётся, не отвлекайся. Так что с тобой не так по твоему мнению?

— Но, рыжехвостая, со мной всё не так. Обычно девы не хотят замуж за некроманта.

— И где ты здесь видишь обычную деву? — усмехнулась она. — Я уже была замужем, я кое-что видела в жизни, и я маг. Нет, пойми меня правильно, я могу не расспрашивать тебя. Мы выберемся из постели… и расстанемся снова. Ты можешь даже не рассказывать, где тебя носило всё это время, а я не скажу, что я тут уже успела передумать про тебя. Ты завершишь дела и уедешь, а я упрошу её величество дозволить мне покинуть двор. И всё. Вернусь домой и напишу Сэнд-Року — пусть сватается. Он весьма хорош, и он сосед. И совсем всё.

— Но, Кати, а жить-то как? — он слушал её, а на лице постепенно прорисовывалось изумление.

— Ты о чём?

— Как жить? Мне — без тебя, а тебе — без меня? — ей послышалось отчаяние в его голосе, или оно там и вправду есть?

— Как все люди живут?

Она чуть было не сказала — «как я уже одну жизнь прожила».

А как прожила? Нормально прожила — с одной стороны. А с другой — в той её богатой событиями жизни у неё ничего и близко похожего не было. Она действительно прожила жизнь — как подобает, воспитала детей — как смогла, а теперь оказывается, что не знала и не переживала чего-то очень важного. Да и дети… что нужно, чтобы воспитывать вот таких, как Жиль? Как они получаются, кому удаются?

Она сама не поняла, как начала вновь гладить его — по щекам, обводить губы кончиками пальцев, перебирать волосы. И он улыбался и откликался — целовал её, куда дотягивался, и касался, касался, касался. Тут, там, просто так, поглаживая, щекоча, не отпуская. Да как он так может-то, как у него выходит! Почему у кого-то прикосновение — это просто прикосновение, ни о чём, как говорили дети, от чьих-то прикосновений только боль, а кто-то может вот так — одним невесомым касанием перевернуть душу и заставить трепетать тело?