Говоря честно, Мэгвин очень жалела и землю здешнюю, и людей на этой земле. Она слишком хорошо помнила и обильные урожаи, и большие стада, и весёлые праздники. А сейчас — шесть лет подряд неурожай, весной — потница, зимой — ещё какая зараза, люди мрут, словно мухи. Бросают дома, уходят в города и в замки, но нынешний лорд Телфорд не расположен кормить лишние рты. Поэтому…

Из троих сыновей лорда разумным выглядит только средний, Джон. Он не в отца, и не в мать, а в деда, тоже Джона, по которому и был назван. Жаль, покойница не его жена, но — жена Джона сидит в замке, который её мужу выделил отец, и носа оттуда не кажет, и правильно. Потому что… лучше ей там и оставаться, в общем. А Джон разумеет и в полевых работах, и в том, что нечего людей в замок на зиму набивать, как сельдей в бочки, лучше помочь с дровами, с горячей похлёбкой для стариков, женщин и детей, и с какой-никакой службой для взрослых мужчин. А зима ныне суровая, давно такой не было. Много лет лорд здешних земель не зажигал ни поленья в печи в йольскую ночь, ни весенние костры, ни огонь для летней пляски. И за урожай осенью не благодарил. Какой земле понравится?

Мэгвин не надеялась, что воскресшая Кэт образумит самого лорда Телфорда. Но она может прояснить рассудок его старшему сыну, своему супругу, Роберту. Тот, конечно, дитя, даром, что двадцать пять сравнялось, и дитя балованное — только бы носиться по полям, пить в тавернах, драться, да, тьфу, девок портить. Матушка, леди Маргарет, всё считает его несмышлёнышем, а на самом-то деле уже здоровый лоб, которому своим домом жить, детей растить да людей в походы водить. Трижды был женат, ни одна жена не глянулась леди Маргарет. Первая, Мэри, простудилась две зимы тому, слегла да не встала. Вторая, Лиз, упала с лестницы в замке, выкинула ребёнка, и тоже не поднялась. Третью, Кэт, он взял по осени, и вот, пожалуйста — не то нога подвернулась на обрыве, не то кто столкнул, не то сама взяла грех на душу.

Эта Кэт была Мэгвин не чужой, а вовсе дальней роднёй, если считать, что Старший народ — друг другу родня, впрочем, от людей так оно и виделось. Оттуда и магия в этом тщедушном теле, и волосы как пламя костра, и глаза бедовые, тёмно-зелёные. Да только вот постоять за себя девочка не умела вовсе, на неё кто глядел сурово — она уже или плакать принималась, или вовсе убегала и пряталась. И способностями своими толком не владела — видимо, не учили её, ни мать, рано умершая, ни кто другой. Эх, нужно будет оставить кого-нибудь, чтоб приглядывал — после. Потому что сама Мэгвин задерживаться в этих краях не собиралась.

Она зажгла все нужные травы, и нарисовала все нужные фигуры, и призвала силу. Сила понадобится — едва ли не вся, что у неё есть, такого рода задачи — тяжелы и даются не каждому.

Зажмурилась и ступила на неверную тропу, приведшую её в совсем другой мир.

И этот мир не был магическим! То есть, в нём жили люди, имеющие способности, они творили и звали, но — им никто не откликался. Мэгвин было недосуг понимать, почему так, сил у неё было не слишком много, а ещё предстояло вернуться. Но сначала — найти.

Местные свободные души встречались не так уж и редко, но — они или целеустремлённо направлялись, куда им положено, или — не подходили совершенно. Если девочка снова захочет умереть через неделю в Телфорд-Касле — то зачем тогда это всё?

Впрочем, вот, кажется, что-то подходящее. Мэгвин сосредоточилась… и оказалась в непонятном жилище, несколько комнат в высокой башне. Прозрачные стёкла — как на далёком юге, тёплый ковёр на полу, портьеры, тонкой работы посуда в шкафу. По стенам висели какие-то бумаги с печатями — наверное, о чьих-то заслугах. Мэгвин вгляделась в незнакомые буквы и попыталась понять — было у неё такое свойство — «почётному гражданину города Корякиной Екатерине Петровне», «заслуженному учителю Российской Федерации», «за многолетний самоотверженный труд»… Ничего не поняла.

Тепло, очень тепло. Никакой печи, никакого живого огня — а тепло. Наверное, не бедное жилище, раз так хорошо обогревается неведомой магией — на улице-то лютый мороз, на родине Мэгвин такого отродясь не бывало. Портрет пожилой женщины, перевязанный чёрной лентой, привлекал внимание. Почему-то коротко стриженая, седовласая, важная — она смотрела пристально и сурово. Если речь о ней — то такая справится. Но захочет ли она пойти с Мэгвин? Почему-то она осталась здесь, в своём доме, и не отправилась куда там людям после смерти нужно идти? Что её здесь держит?

Нужно понять — и приложить все усилия.

Катерина Петровна умерла в своей квартире. Головная боль беспокоила её уже три дня, обычные лекарства не помогали, и даже укол, который поставил врач со «скорой», не возымел никакого действия. Голова болела всё сильнее, а потом всё равно что разбилась в осколки.

Катерина Петровна ждала, что будет тоннель, о котором ей говорили в мистических программах по телевизору, или ещё какая штука, но — она почему-то оставалась в своей спальне. О таком, вообще-то, тоже говорили — на одну коллегу однажды напали утром по дороге на работу, первый урок-то в восемь, и зимой — ещё темно. И вот эта коллега, Сталина Николаевна, как раз и рассказывала, что будто бы некоторое время смотрела на всё сверху — на свой дом, на себя, лежащую на снегу, а смогла посмотреть на мир своими глазами уже некоторое время спустя, когда вернулась домой.

Вот теперь и Катерина Петровна почему-то смотрела на всё сверху. На своё лежащее тело, на сына Володю, с семьёй которого она жила последний год — после первого инсульта, на его жену Анну, на плачущих внуков, на суету и беготню, на все необходимые в таком случае процедуры. Более того, когда тело увезли, она осталась.

Впрочем, некоторые знатоки посмертных ритуалов говорили, что три дня душа находится с родными и в любимых местах, и даже зеркала в доме занавешивают для того, чтобы бестелесная сущность не испугалась, увидев, что не отражается. Анна зеркала завесила — слава богу, додумалась, и эксперимент Катерине Петровне не удался. А она бы попробовала.

Три дня она перемещалась по комнатам своей большой четырёхкомнатной квартиры и наблюдала всю оргработу по своим похоронам. Сказать правду, ей не очень-то нравилось то, что она видела.

Одежду взяли не ту. Сколько раз она показывала — вот этот костюм, серый, рабочую белую блузку и туфли — к нему! Какая голубая блузка с рюшами? В горошек? Ума Анна лишилась последнего, что ли? Ни вкуса, ни понимания! С Володи какой спрос, он мужчина, а вот Анна могла бы и подумать!

Зачем заказывать какое-то там кафе? Русским языком было сказано — пойти в школу и договориться! За помещение не возьмут ничего, заплатить только заведующей столовой — за продукты и работу. Готовят там нормально, да и большая часть людей на похоронах и поминках — это как раз коллеги из школы.

В школе Катерина Петровна проработала всю жизнь. Сначала сопливой молодой специалисткой после истфака университета, потом известным в городе предметником, а последние двадцать пять лет — завучем. Только бы попробовали там отказать в помощи, она бы и отсюда достала что Лилию Ивановну, севшую на её место в последний год, что Нину Фёдоровну, директора, что Марью Васильевну, организатора. Но Володя слушает Анну, а та, конечно же, лучше всех всё знает. Сама денег не зарабатывает, вот и думает, что есть лишние! Хорошо, зарабатывает, но на двадцать тысяч в наше время не проживёшь, тем более с детьми.

И квартиру Катерина Петровна на Володю не переписывала только потому, что случись что — Анна же всё заграбастает, а он по миру пойдёт! Но теперь уже как будет, конечно.

Сильнее всего в нынешнем положении Катерину Петровну злила именно невозможность общения с детьми. Она сама привыкла, и их приучила, чтобы всё было по порядку — утром отзвонились, сообщили, кто где, вечером — то же самое. Знали, что она спать не ляжет, пока не услышит от каждого, что все дома и благополучны. И старшая, Наталья, и младшие — Володя и Валера. Всё же, дети у неё неплохие. Конечно, бывают ещё лучше, вон Татьяне Петровне сын дом двухэтажный построил, но — уж теперь как есть. К сожалению, с ними больше не поговоришь, и не откроешь глаза на то, какая вообще жизнь. Потому что супружников себе дети выбрали — оторвать и выбросить, если откровенно. Что у Натальи муж — хам и эгоист, они даже детей не родили, всё хотели для себя жить. Что у Володи жена — только и знает побрякушки да тряпки новые клянчить. Что у Валеры, младшего, тоже не подарок — вроде работает, и сына родила, но Валера-то пьёт! А от хорошей жены пить не будет, это Катерине Петровне папа, царствие ему небесное, давно уже объяснил, ещё когда она была молодая и пыталась приходить к родителям и на мужа жаловаться.