Старуха так глянула на Катерину, что та безропотно забралась обратно на кровать. А сама тем временем достала глиняную чашку, налила в неё воды, травы какой-то насыпала, протянула гостье.

— Пей, это хорошо восстанавливает силы.

И снова вода была не горячая, но — комфортной температуры, хоть и взяла её Мэгвин из той же бочки, что стояла в углу у холодной стены. На вкус питьё оказалось горьковатым, но терпимым.

Мэгвин же тем временем доставала из сундука хлеб, сыр и что-то ещё. И резала яблоки — суровым ножом, что висел в кожаных ножнах у неё на поясе. Выложила всё это на тарелку и поставила рядом с Катериной на кровать.

— Ешь. И спрашивай, разрешаю. Обещаю ответить честно.

Хлеб был какой-то сероватый, на вкус — будто не из пшеничной муки, а какой-то ещё. С отрубями? Со злаками? Сыр — овечий, вкусный. Мясо — вяленое, нарезанное тонкими полосками. Яблоки — сочные и сладкие, какой-то неведомый Катерине сорт, таких вкусных яблок она отродясь не ела — ни в молодости, пока ещё был Советский Союз, ни в зрелости, когда фрукты стали привозить со всего мира даже в их глубинку.

Стоило только начать — и Катерина поняла, что изрядно проголодалась. Правильно, сколько она уже не ела-то? Надо поесть. И нечего болтать, пока ест, потом поговорят. Тем более, что хозяйка тоже ела. Отрезала своим огромным ножом маленькие кусочки и отправляла в рот, а оставшиеся зубы у неё были небольшими и аккуратными. Вилки у неё нет, что ли, зачем руками-то хватать?

Управившись с трапезой, Мэгвин смахнула крошки в тряпицу и за порог, и какие-то птицы с жёлтыми и красными грудками тут же прилетели и стали клевать те крошки. Мэгвин улыбнулась, что-то сказала — Катерина не разобрала — взяла оставшийся кусочек хлеба и раскрошила им с улыбкой, произнося нараспев какие-то непонятные слова.

А потом закрыла дверь и уселась напротив Катерины.

— Ну что, спрашивай теперь.

Катерина уже собралась, даже рот раскрыла, но в дверь домика застучали — да как сильно и громко, очевидно — мужская рука.

— Кого там ещё принесло, — пробормотала Мэгвин и пошла открывать.

— Мэг, открой! Это я! Открой, я знаю, что ты там! Следы на снегу вижу! И птицы твои тут! — раздался снаружи молодой мужской голос.

Она открыла дверь — но не нараспашку, а только выглянула.

— Ну?

— Как оно, Мэг? Удалось?

— Я ещё вчера сказала, что удалось. Слаба она, встать пока не может. Одежду принёс?

— Вот, возьми. — в руки Мэгвин перекочевал увесистый тюк.

— И славно. Она головой сильно ударилась, когда упала, и ничего не помнит. Ни как её зовут, ни тебя. Она тебя сейчас и не узнает. Проснётся — я ей всё расскажу. Завтра приходи.

— Ладно, как скажешь, всё равно кроме тебя никто её на ноги не поставит, — согласился невидимый мужчина.

Мэгвин закрыла дверь и положила на лавку тот самый тюк.

— Кто это был? — нахмурилась Катерина.

— Твой муж, Робби Телфорд.

— Какой ещё муж? — похолодела Катерина.

Сон становился страшноватым. Вдруг узнать, что у тебя есть какой-то неведомый муж — только ещё не хватало!

— Даже и не самый плохой, по местным-то меркам, — усмешка Мэгвин вышла странной. — Старший сын и наследник лорда Телфорда, властителя здешних земель. Когда-нибудь унаследует немалые владения — если доживёт.

— Да какие ещё владения! — рассердилась Катерина. — Изволь уже объяснить русским языком — что происходит! Где я, почему я так странно выгляжу, и где мои дети, и что с ними!

— Русским — это как? — вновь усмехнулась хозяйка.

Катерина только собралась ответить, но вдруг поняла, что говорит с ней совсем не на русском языке! Другие слова, другое построение фраз… да что это такое-то!

— Рассказывай всё, поняла? Немедленно! — приказала Катерина, как приказывала детям перестать ссориться, а ученикам в школе — прекратить баловаться на уроке.

— Ты находишься не в своём мире, не в своём теле и будешь жить ещё одну жизнь — здесь, — сообщила Мэгвин.

— Что? — глупости какие-то.

Катерина ожидала услышать что угодно, только не это. Она спит, она под наркозом, она… Да кто его знает вообще, что там случается-то, после смерти! Никто ж не вернулся и не рассказал! Но неужели и правда есть бессмертная душа, как говорят верующие? Но они не говорили ни про какой другой мир, они говорили про классику — вечные муки, вечное блаженство, чистилище. Или это у неё, Катерины Корякиной, такое чистилище? Это Валера вечно какие-то сказки сначала в книгах домой таскал, а потом с компьютера читать приохотился. Катерина-то компьютер освоила, куда ж без него, и даже читать с экрана привыкла, но — книги и статьи по работе, и ещё — любимую классику, и детективы. А Валера читал фэнтези и брался пересказывать, пока Катерина не обрывала его и не запрещала молоть всякую ерунду — про людей, попавших в другие миры, мужчин и женщин, которые принимались перекраивать эти миры по своему усмотрению.

Это что же выходит, нужно было не запрещать, а наоборот — слушать? Или даже… самой читать, так выходит?

Катерина смотрела перед собой, не видела ни стены, ни Мэгвин, и едва ли не плакала. Она — она! — которая — не плакала — никогда. Её слёз не видели ни дети, ни коллеги, ни начальство, ни ученики. Она всегда была сильной, её ещё в детстве папа научил. Папа был фронтовик, он всегда повторял — Катя, иди вперёд. Что бы ни случилось, иди вперёд. Не останавливайся. Смотри в лицо своему страху. Смотри в лицо своей беде. И тогда победишь.

Она продышалась и снова взглянула на Мэгвин.

— А дети? Мои дети?

— Твои дети выросли, их судьба больше от тебя никак не зависит. Думай о том, что ты сделала для них всё, что могла, и дальше они справятся сами. Если это те дети, которых я видела в том доме, где встретила тебя.

— Да, это они, — угрюмо кивнула Катерина, ей было стыдно, что Мэгвин застала безобразный скандал. — Но ведь я хотела жить там! С ними! Я так и подумала, что мне предложили встать на ноги и пойти, и призвать их к порядку!

— Ничего, они не маленькие, справятся. Сколько лет старшему?

— Старшая — дочь, Наталья, её там не было, ей сорок семь. Володе сорок. Валерику тридцать восемь.

— Да у таких внуки уже, а ты всё их от юбки своей отпустить никак не можешь, — усмехнулась Мэгвин. — Вот они у тебя и бузят.

— У самой-то есть дети? — хмуро спросила Катерина.

— Три дочери, взрослые, внуки уже народились.

— И у меня внуки — от сыновей. У дочери нет никого.

— Значит, судьба. Я, конечно, схитрила, когда спрашивала — хочешь ли ты жить дальше. А ты не догадалась спросить меня — тогда мне пришлось бы рассказать тебе всё. Но ты не спросила, я не рассказала, и теперь мы там, где есть, и где тебе предстоит прожить ещё одну жизнь. А уж какой она будет — это зависит от тебя.

Вот ведь! Говорили ей — читай всегда все маленькие буквы в конце документа, спрашивай обо всём! И ведь она всегда была дотошной, все знали — не слезет, пока своего не добьётся! И вот — прочитала. Спросила. И даже винить-то некого, кроме себя!

— И что теперь? — вздохнула Катерина.

— Теперь — я постараюсь продержать тебя здесь, сколько смогу. Я сказала Робби, что ты ничего не помнишь и никого не узнаёшь. Это поможет тебе на первых порах — пока не разберёшься, кто есть кто.

— Да не поверит же никто! Если я тут… если она… в общем, я ж семьи-то не знаю! Кто была эта несчастная? Ну, девочка, которая умерла?

— Кэтрин Телфорд, Кэт. Тебя как звали дома?

— Катерина, — надо же, почти так же. — Катерина Петровна Корякина.

— Значит, и привыкать не придётся, — кивнула Мэгвин, поднялась, налила в чашку воды, насыпала травы, принесла. — Пей, это восстанавливает силы.

— Но ведь вода холодная, как ты её греешь? — Катерина не понимала.

— И ты можешь, только пока не знаешь. Магия. Ты — маг.

— Что? — да сколько же можно-то!

Катерина бы проще приняла происшедшее, если бы оно было, ну, более обычным. Ну, муж, ну, дети, ну, свёкры или кто там. Работа, дом. Какая, скажите, может быть магия?