Снова переведя глаза на Витю, я увидела, что и он смотрит на Власова с плохо скрываемой яростью. Макар отбил у него девушку, поматросил и бросил ее через пару дней ‒ серьезный повод для ненависти, даже не принимая во внимание наши дружеские чувства.

Мне так и не удалось сосредоточиться на занятии за все время, что оно длилось. Как только я бросала взгляд на Власова, мной завладевали сильнейшие эмоции, и всякий раз разные. Сожаление, печаль, тоска, любовь… Обида, гнев, презрение, ненависть!

Господи, как бы я хотела забыть Макара, никогда, никогда не встречать его на своем пути!..

И в этот момент мне было уже все равно, что он пытался, как мог, поступать правильно, по-человечески, неважно, что он защитил меня от своих жутких родственников и этих Высших. Я просто жалела, всем сердцем жалела, что перешла в эту школу и познакомилась с ним.

Во время перехода в другой класс меня нагнал Витя, и хоть я ожидала этого, все равно тут же расклеилась и расплакалась, как маленький ребенок. Напряжение, которое скапливалось внутри меня все это время, единым махом вырвалось наружу вместе со слезами.

Пройдя вместе со мной в один из ближайших незапертых кабинетов, друг обнял меня и стал укачивать, нежно поглаживая по спине, как это делала моя мама.

— Ева, Ева, тихо, все будет хорошо, — повторял он негромко.

Когда, наконец, я смогла немного успокоиться, на меня напала икота. Витя протянул мне бутылку минеральной воды, и я сразу же выпила половину.

— Власов ‒ кусок говна. Вот увидишь, он будет наказан за то, что сделал с тобой, это закон жизни. Значит, он бросил тебя. Больше месяца изводил нас обоих и бросил тебя через несколько дней!..

Казалось, эти слова вырвались против его воли, он будто сразу пожалел о них и взглянул на меня, надеясь, что не причинил мне новых страданий.

— Ну… официально, это я его бросила, — я попыталась улыбнуться.

Поколебавшись, друг осторожно спросил:

— Что же между вами произошло?

— Он…

Снова всхлипнув, я закрыла лицо руками.

— Он изменил мне, Витя! Изменил и даже не стал этого скрывать. Так мне и сказал. А еще признался, что случай с грабителями ‒ его рук дело. Макар и не собирался со мной встречаться, но увидел тот наш поцелуй и передумал, да только ненадолго. Просто хотел меня, — прошептала я с болью в голосе, — ревновал к тебе. И неважно, что однажды ради меня он поступил смело и самоотверженно, что поделился со мной чем-то личным как-то раз. Я ничего для него не значу. Ничего…

Когда-то между нами с Миланой был разговор, «Он хороший, он не такой? Прости, Ева, но это клише. Так говорят все юные дурехи, влюбленные в плохих парней», «Наверное, потому что во всех плохих парнях есть что-то хорошее. Вопрос в том, надолго ли хватит этого хорошего, и не иссякнет ли оно вместе с интересом к несчастной дурехе».

Все именно так и есть. «Хороший», «плохой» ‒ это ярлыки, дурацкие категории, без которых люди не могут обойтись. Но Макар вовсе не конченый мерзавец. Просто он ничего ко мне не испытывает…

Витя снова обнял меня, не говоря ни слова. Я не представляла, что сейчас творилось у него на душе, но его доброта вновь, как в былые времена, проливалась на мое сердце целительным бальзамом. Конечно, пока я не была морально готова начинать отношения с кем бы то ни было, но Витя еще раз доказал, что он мой настоящий друг, и я еще раз восхитилась и поразилась тому, какой замечательный он человек.

Выйдя вместе из пустого кабинета, мы отправились на занятия, и в класс вошли одновременно со звонком.

— Я могу сесть с тобой, — парень легко коснулся моего плеча.

Я кивнула и благодарно ему улыбнулась. Мы заняли последнюю парту, в очередной раз обратив на себя внимание наших одноклассников ‒ и как им самим еще не надоела эта история? Кого же выберет новенькая девочка, плохого парня, опасного красавчика-мажора, сына известного криминального авторитета, или верного ей благородного отличника, своего защитника и друга? Тфу! Читая в свое время романы с подобным сюжетом, я закатывала глаза, фыркала и удивлялась глупости и непостоянству главной героини.

Правда, в моем случае, не о каком выборе речи не идет. И если мы с Витей снова начнем встречаться, то уж точно не в ближайшее время. Мои чувства ‒ не флюгер, и от направления ветра не зависят.

Взглянув на нас двоих краем глаза, Стас подтолкнул локтем своего запартника и прошептал ему что-то на ухо. Макар обернулся… и мы встретились взглядами впервые после того, как я дала ему пощечину и ушла, назвав эгоистичным подонком.

Я скрестила руки на груди. Не знаю, что он мог прочитать на моем лице. Узнает, догадается, как мне плохо без него, или нет, пожалеет или позлорадствует, будет сочувствовать или подумает, что я легко пережила наш разрыв. Разница здесь будет небольшая. Мне было практически все равно, что он подумает обо мне.

Витя обнял меня одной рукой, и Власов перевел взгляд на него на пару мгновений. Прежде чем он отвернулся, я успела заметить, как в его глазах блеснула ярость. Господи… неужели он так и не перестал меня ревновать?

Кратковременная вспышка радости, какого-то чувства удовлетворения сменилась во мне злостью, сильнейшим беспокойством, чуть ли не паникой. Что если Макар попробует вернуть меня? После того, как он сам, своими руками вышвырнул мое сердце в помойное ведро! Но что, если он пойдет на поводу у того голода, с которым ему было так тяжело бороться, и захочет снова переспать со мной, решит отомстить за те мои слова и одержать над нами с Витей еще одну победу?

Что если мне снова придется цепляться за свою гордость, как за спасательный круг, бороться изо всех сил со своим неразумным сердцем и телом, распаленным воспоминаниями о его поцелуях и объятиях? Нет, нет, нет!

Только не это!..

В глазах защипало, и грудь сдавило от отчаяния. Прошу тебя, Макар, если в тебе остались ко мне хоть какие-то чувства, ради всего святого, ради той доброты, которая, я знаю точно, притаилась где-то в глубине твоего сердца… пожалуйста…

Пожалуйста, не делай этого со мной!

День тянулся невыносимо долго. Неужели разрыв ‒ это всегда так больно, так ужасно? Людям, которые переживают подобное с гордо поднятой головой, нужно ставить памятник.

Единственное, чего мне хотелось по пришествии домой ‒ снова завалиться на кровать, свернуться калачиком под одеялом и дать выход этим эмоциям. Но я села за стол, достала черный фломастер, выдрала из тетради двойной листок и вывела на нем:

«Ева, не верь ему! Что бы он ни говорил, как бы ни пытался вернуть тебя, это ложь! Даже если он сам будет верить своим словам ‒ ЭТО ЛОЖЬ. Вспомни, как тебе было плохо, и умножь эту боль на миллион. Потому что Макар Власов просто хочет тебя и больше ничего! Больше ничего! Больше ничего!!!»

Я с такой силой нажимала на фломастер, что его стержень превратился в труху. Из моих глаз текли слезы, они падали на бумагу, размывая торопливо написанные неровные буквы.

Сложив листок вдвое, я оставила его на видном месте, как знак для самой себя, как символ, принявший вещественную форму.

Как необходимое напоминание о том, о чем мне нельзя забывать.

Так прошла неделя, за время которой не произошло ничего знаменательного. Кроме одного.

Моя боль не пошла на спад, не уменьшилась и не стала терпимей.

Каждый день я приходила в школу, бросала на него один взгляд, и все те чувства, что я пыталась похоронить в себе, тут же всплывали, готовые за один миг растерзать меня на куски. Я прекратила краситься и надевать украшения. Почти перестала разговаривать, даже с Витей, так и не покинувшим, продолжившим поддерживать меня несмотря ни на что. Я превратилась в призрак.

Любой посторонний человек легко мог сделать вывод о моем состоянии, достаточно было один раз на меня посмотреть ‒ темные круги под глазами, бледность, сутулая спина, никак не уложенные волосы, обрамляющие лицо с двух сторон. Одно радовало ‒ едва ли Макар теперь позарился бы на такой «лакомый кусочек».