Во время жидких аплодисмен тов Завьялов держал руки за спиной и с тоской и отвращением смотрел на Евгения, который медленно, кланяясь на каждом шагу, спускался с маленького подиума.

– Гораааазд, – протянул вдумчиво Иржи Дражек, арт-директор студии «Хот Цзечь Принцесс», толстый седой мужик с диковатым пиратским лицом и золотыми перстнями почти на всех пальцах, по виду – странная помесь бандита с джентльменом. – Горааазд, и откуда такой взялся? И не просто горазд – сраму, заметим, не имеет – так себя любит. И все они там у них такие, а? Сознательный народ.

– К сожалению, – сказал Волчек, вытягивая шею в сторону фуршетного стола, чтобы увидеть, как Евгений терзает бесконечным потоком слов забившегося за занавеску маленького журналиста, – к сожалению, не все, – но, может, и к счастью, ужас что такое, – и, ища оправдания за своего нелепого подопечного, быстро спросил: – Но зато как на сете хорош, а?

– Прекрасен, – сказал Иржи убежденно и искренне, – да и не на сете, если честно, – красивый же мужик, вон как девки липнут, у него что – с этой Дар роман или что-то такое?

– Да вроде нет, – сказал Волчек, почему-то ощутивший дискомфорт при подобной мысли, – ну, вообще, вы же знаете, Иржи, – партнеры по площадке, какой роман? – Ему было как-то неловко думать, что люди, по долгу службы занимающиеся любовью перед камерой по нескольку часов в день, будут иметь интимные романтические отношения, оставаясь наедине; что-то было неприличное в этой идее.

– Это да, – сказал Иржи (они потихоньку пробирались поближе к столу, и Волчек уже глотал слюну в предвкушении тарталеток – с утра мотался, как взмыленный конь, и это, кажется, первая будет трапеза за день), – а у него там семья, что ли?

– Да, что-то такое. Он жене каждый день звонит как заведенный, хотя Волчеку говорил – хочет разводиться, специально уезжает, мол, в Москву, отдохнуть хочет.

– Ну, отдыхает он хорошо, вон все время баб обнимает, то одну, то другую, тоже Кларк Гейбл, понимаешь, мегазвезда.

Ох, подумал Волчек, да пусть хоть всю Прагу переебет, лишь бы снимался и дальше, потому что этот фильм, кажется, принесет студии столько, сколько все «Мармеладки» от первой серии до последней. И с каждой проданной сотни билетов я получу один аз премиальных. Вива, Евгений.

Вот в том углу дебютантки сидят, нервно щебечут и поводят голыми плечами, одна вообще сиськами наружу в разрезе платья – я была такая? Нет, я не была такая. Глория говорила, похлопывая по руке: ты только не волнуйся, девочка, ты только не волнуйся, ты всем нравишься, все хорошо, – а я кивала из уважения к ней и думала: да ясное дело, я всем нравлюсь и все хорошо. Не было зависти, смущения, неловкости, что вот маленькая я да на таком грандиозном мероприятии, как «Голден Пеппер», – наоборот, трогательно было и забавно, потому что уже тогда я чувствовала, как этот мир под меня прогибается, прогибается, прогибается… Нагло, да; но я себя чувствовала – звездой; всегда знала себе цену и никогда, никому ее сбить не удавалось до… до. Но тогда, на первой в моей жизни церемонии такой, я не завидовала никому, ни Мендес, тогда еще здоровой и с обоими глазами, ни Соне Орлофф, ни еще кому там из тогдашних богинь. Мне с ними делить было нечего, потому что я знала – ох, как они еще будут смотреть на меня года через три, как будут… И права была. И когда награждали дебютанток, я встала еще до того, как имя мое назвали – а что? а кто еще? – и чувствовала себя ровно так, как когда папа на меня в зеркало смотрел. Светло. Пять лет назад.

Злой почему-то сегодня проснулась – и долго не хотела себе объяснять почему; хотя ясно же все. Такой злой, что хотелось всех злить, – например, идя на церемонию, волосы собрать в пучок, а еще лучше – под платок спрятать. С трудом сдержалась – из-за Глории, скорее, чем из-за каких-то объективных причин; с объективными было – а пошли все!.. Но она бы расстроилась. А мне очень трудно, когда она расстраивается; нехорошо. И дело не в том, конечно, сколько она на мне зарабатывает, а сколько я на ней; и не в том, как она меня чувствует и как я для нее стараюсь. А в том, что как-то все-таки все сложно у нас с ней, непонятно, на самом деле, как; понятно, да, что никаким сдержанным «работник/работодатель» здесь не пахнет, а пахнет тесной девичьей дружбой – но это и не она, конечно. Потому что, когда она на меня смотрит, я себя чувствую, как когда папа на меня в зеркало смотрел. И когда я Дэну свои докладики отправляю, я… Вот удивительно все-таки у меня голова устроена: когда я с ней – как будто нет моих докладиков, а когда я докладики пишу – как будто нет ее со мной. В голове возникает такое легкое ощущение, как от ментола: бум – и блеклая зона, бесчувственная, бум – другая.

Смешной мальчик в вестибюле снимает со вспышкой – и все на него косятся, как на редкого зверя; небось студент журфака, авангардствует со старой камерой. Выпендрежники они все, но легче сразу отделаться – пять минут постоять перед прессой попозировать, жалко, что я злая такая, злая с утра, ужасно, рожу приветливую как трудно делать и хочется на вопросы их огррррызаться собачкой, да чего я такая злая?! – а вот поди ж ты. И особенно злая почему-то, как посмотрю на одного, такого худого в очках… в очках худого… напоминает, что ли, кого? – а, да, он интервью брал у By и Алекси про любовь и все такое; и тут меня начинает немедленно и сильно тошнить, и голова, без того с утра болящая, вдруг дает искру, от которой я чуть не подскакиваю, и волосы сразу начинают весить тонну, и в очередной протянутый микрофон я рявкаю с наслаждением: «…чтобы от меня все отъ-е-ба-лись!» И поворачиваюсь, и вижу укоризненную морду Глории: ну как же, мол, тебе не стыдно, дорогая… А мне, наверное, было бы стыдно, если бы не голова. Го-ло-ва.

Вупи с Бо сели в дальнем конце зала, а я туда смотреть не буду, потому что голова, голова, голова, и все равно успеваю увидеть, как Алекси осторожно, когда никто не смотрит, лапу продевает ей под бретельку и тут же убирает, голова, голова, голова. Хорошо, что все началось хоть, и можно смотреть на сцену и заниматься делом бессмысленным и бесполезным – гадать о победителях. Гроссу наверняка подложат ту же свинью, что и в прошлом году, – лучшую режиссуру, а лучший фильм – это фиг ему, хотя я и не смотрела, что он там в этом году наваял, но говорят – что-то бессмысленное про какие-то этнические проблемы, – словом, форсит, как мальчик. «Открытие года» наверняка заберет Дмитри Уотерс, мальчик с рожками и с красивым морфом – небольшим двойным членом, завитым в козий рог; заберет за участие в «Вальпургиевом шабаше», у нас же снявшийся, но без меня – но фильм, честно скажем, хороший, смешной. «Лучшую актрису» получит Панах с вероятностью 99 процентов – от иранского чилли все в этом году ходуном ходят, говорят, у них за это побивают камнями насмерть, серьезно. Такая система: снялся в одном кино – и, пока монтаж делают, бионы чистят, начинаешь просить политическое убежище, потому что потом поздно будет. А мне ничего не светит – и справедливо, и хватит, натанцевалась. Голова, голова, голова, и Глория берет под локоток, шепчет: «Ты в порядке?» – и я говорю, стараясь челюстями не двигать, потому что голова: «В порядке» – вдруг два ощущения накатывают сразу: чудовищно сильного дежа вю («Ты в порядке?» – «В порядке», «Tы в порядке?» – «В порядке», «Ты в порядке?» – «В порядке»…) и наоборот, как это называется? – может, никак и не называется – ощущение, что вот то, что в этот момент с тобой происходит, – оно происходит в последний раз. Вообще, совсем. Не будет больше в твоей жизни Иерусалимского фестиваля. И странным образом от этой мысли отпускает немножко голову, и вдруг с удивлением понимаешь, что тебе здесь – скучно. Просто скучно, элементарно. Сердце не замирает, не разбегаются глаза, и кто что получит – в целом, тоже наплевать. Вот сейчас объявят открытие года; если и правда Дмитри – ну, очень хорошо, Глория будет рада. А я? – а я никак. Маньини выбирается на сцену объявлять победителя, – сморщенная обезьянка, звезда BDSM десятилетней давности, рассвета эпохи чилли; как ужасно за десять лет ее смяло и сморщило, говорят, она больна тяжело, но деталей не знаю; в серой лапке зажат золотой перчик. «После долгих совещаний… жюри… решило… назвать… открытием года… мисс Вупи Накамура!»