Я никогда не знал, что у Лиса была калька.

Только несколько недель назад Завьялов понял, почему он в состоянии общаться с Евгением, несмотря на его невыносимую, бесконечную болтовню: потому что, когда этот шепелявый белогвардеец говорил что-нибудь по-настоящему интересное, он невольно сам выделял это интонацией, и опытный собеседник мог вообще не слушать весь звон подряд, а только на интересных местах включаться, несколько минут поддерживать весьма познавательную беседу – и выключаться снова. Евгений работал, как хорошее радио: оно буль-буль-буль-буль-буль в автомобиле, ты думаешь о своем, потом оно вдруг вяк-вяк-вяк про что-нибудь интересное – ты послушал, и опять буль-буль-буль-буль-буль… В понедельник вез Евгения в Троицкий парк – снимать про фавна и нимфочек – Евгений сворачивает из языка флейту, оказывается, и дудит на ней, как на настоящей, приоткрывая дырочки где надо, больших талантов человек! – так вот, вчера захватил его, потому что надо было самому на съемки подъехать, посмотреть, как там что – и он буль-буль-буль-буль-буль двадцать минут, а потом вдруг медленно и с расстановкой: «И жена мне звонит фразу пофле матча и говорит: „Ну? Как наши фделали ваших, а? А?“ – и я отвечаю ей: „Это, голубушка, наши вашим дали фору на один матч, это мы в субботу поговорим!“ – а потом, говорит Евгений, я все думал: как это получается – наши-ваши? Я же вроде в Мофкве без году неделя – так почему мы с ней оба уже делим все это, не фговариваясь, на наши-ваши, откуда что берется?»

Недаром я тогда к нему прислушался, подумал Завьялов, потому что стоит выехать из Москвы – и даже я, человек, проведший в ней без году неделю, начинаю думать «у нас не так», «у нас эдак» – и даже когда только переехал в Москву из Принстона, уже через месяц начал думать о ней: «у нас», об оставшемся там – «у них». Вот, подумал Завьялов, Волчек идет за официанткой – надо спросить его, проведшего в России – сколько? – три месяца, что он называет «у нас», а что «у них».

Волчек как раз усаживался, вытаскивал из кармана комм, клал поближе к тарелке, звенел в кармане кар-локом.

– Где тебе лучше – у нас или у них? – спросил Завьялов.

– У нас спокойнее, – ответил Волчек, не задумываясь, – и тут же спохватился: – У нас – это где? Тут? В Праге?

«Значит, дело все-таки не в Москве, дело во мне», – подумал Завьялов, но развивать тему не стал, сказал:

– Бог с ним. Я тебе рад. Ты как?

– Есть хочу, – сказал Волчек, принимая из рук официантки тоненький экран с меню и начиная быстро тыкать в него пальцем, – ем последнее время, как беременный.

– Растешь, наверное. Закажи мне чаю просто. Я не беременный и уже ужинал.

– Ну и зря. Тут хорошо кормят.

– И поят. Вот я попью, а ты поешь.

Волчек выбрался из пиджака, отложил меню, сказал:

– Ну?

– Что – «ну»? Это ты – «ну»?

– Послушай, я не знаю, правда. Я вчера поискал коммом, что вообще происходит. Есть «Галлимикс», которых ты нашел, в Орлеане, да, есть еще в Аргентине какие-то мальчики, название из трех букв, не помню, «АДГ»? «AMT»? Кажется, «АЛГ», есть в Штатах сеть «Триконика», с такой собачкой… Но это – практически все, остальное не стоит внимания, и эти – если честно! – тоже не очень стоят внимания, Зав. Какой у твоих «Галлимиксов» оборот?

– Практически никакого.

– Ну вот же! Пойми: это подсчет на пальцах: я понимаю, что вложить надо не очень много… кстати, лабораторию Щ уже продали, да?

– Да, к сожалению.

– Ну не знаю, к сожалению или нет, но это значит, что покупать все – а) новое, б) формировать лабораторию тоже нужен человек. Но неважно, да, вложить надо не так уж много, мы могли бы. Но дело в том, Зав, что я искренне, понимаешь, искренне не верю, что биомиксы – это рынок, ну не верю я. То есть нет, конечно, это рынок, потому что все – рынок, десять человек, до сих пор скупающих эти дурацкие игрушки, ты знаешь какие, японские, пикачучи?

– Тамагочи.

– Да, тамагочи – так они тоже рынок, рынок из десяти человек. И миксы – это тоже рынок из десяти человек, Зав, и я даже верю, что их станет двести пятьдесят в один прекрасный день, но я не понимаю, зачем вкладываться, не понимаю я.

Завьялов тяжело вздохнул. За ночь, с момента их вчерашнего разговора, Волчек не сдвинулся никуда. Вернее, сдвинулся в худшую сторону – видимо, поговорил с Гели, которая вообще всегда была скуповата, не могла забыть свои молодые годы, когда снималась в чилли на маленькой студии, где гнали сеты про еду – помидор, там, во влагалище, слизывание манной каши, катание в тортах, все такое, – а потом девчонки забирали с собой на ужин раскуроченный съедобный реквизит, потому что крошечные их зарплаты съедались безумно дорогими пражскими квартирами, даже если снимать вдвоем, втроем, вчетвером. Гели наверняка восстала против вкладывания семейных денег в некоторое отдаленное будущее. Завьялов быстренько прикинул: может ли он открыться без Волчека – вообще? Получалось, что может. Но не хотелось – чудовищно. «Я сам совсем не уверен в биомиксах, – подумал Завьялов, – абсолютно не уверен. Надо бы остановиться, надо бы лишний раз проверить себя, понять, что я делаю это из трезвых деловых соображений, а не из-за Щ, это было бы глупо и неразумно, надо бы повременить все-таки…» Но вслух он сказал:

– Послушай, я же чувствую, и ты чувствуешь, еще пять, ну, шесть лет – и им придется сделать в EU легалайз чилли. Еще десять лет – и они сделают то же самое в AU-1 и AU-2. И тогда все, что мы снимаем сегодня, упадет в цене настолько, что мы с тобой останемся без зарплат. Вообще без нифига, я тебе говорю. Потому что сейчас мы еще как-то выдерживаем конкуренцию с чилли только благодаря тому, что мы легальные, а они нет, а люди все-таки боятся нелегального и не любят, хотя и купить можно где попало, но я читал отчеты, ты поверь мне. А когда граница эта исчезнет – всё, мы с нашим приторным говном накроемся просто. Пять лет, Волчек, ну, десять – и все, нашей эпохе конец! А между тем я в среду, когда сидел с «Галлимиксами» и видел, что с ними делают бионы Щ, и как они говорят о рынке, – я понимал, что они не прожектеры, что они, в отличие от нас с тобой, в этом варятся уже четыре года, они показывали мне цифры, этот рынок прирастает на триста процентов в год, понимаешь? Микс – это не порнобион, не чужие ощущения на своей шкуре испытать, микс – это другие ощущения (Завьялов нажимал на слово «другие»), другие, такие, которые мозгу реально не доступны без микса, господи, ну что я тебе объясняю! Пойми: эта мода на порнографию – а мы это знаем лучше всех! – она на исходе, сейчас пик, все, дальше идти некуда, рынок перенасыщен, люди перенасыщены, ну ты же знаешь все! – и что-то придет на место этого рынка, что-то, и это что-то должно быть офигенным, потрясающим, не из области запретного плода – потому что наелись уже, все! – а из области недосягаемых ощущений, других, инаких, – как, прости меня, были наркотики когда-то, только в другом масштабе, в огромном. И это «что-то» – биомикс, оно вот уже, вот, у нас в руках (Завьялов несколько раз нервно сжал и разжал кулак), мы сейчас, на нуле, должны застолбить этот рынок («Почему я так горячусь? – с изумлением подумал Завьялов. – Надо остановиться немедленно!»), ну подумай ты головой!

– У нас уже был пример легалайза, – сказал Волчек. – У вас же в России, если ты вспомнишь. Когда сделали легалайз наркотикам и стали гнать за границу, и экономически было выгодно, все прекрасно. А через пять лет появились бионы – и все, опять все ушло в говно. Никто травиться не хочет, все чужие трипы катают. То есть я о том, что ты, наверное, прав…

Он замолчал, поковырял вилкой аль-песто, и вдруг Завьялов понял, что исход этого разговора предрешен: что бы он сейчас ни сказал – Волчек не согласится открывать на пару студию миксов. На секунду Завьялов почувствовал дикую усталость и почти детскую, слезливую обиду: ну почему, почему этот идиот такой упрямый и такой трусливый!.. Завьялов резко выпрямил плечи, подтянулся, постарался отогнать разочарование: природное упрямство брало верх. «Ладно, – подумал он, – фиг с Волчеком. Я начну сам. Тогда – сейчас важно просто не отпугнуть его от идеи окончательно, держать его потихоньку в курсе, обращаться периодически за советом. Может, так, может, постепенно…» Завьялов длинно вздохнул. Идеальный партнер был бы, осторожный, опытный, осторожный, опять-таки, внимательный, жесткий, осторожный, гораздо более осторожный, чем я, – ох, слишком осторожный…