Перекрестилась и госпожа Маргрит:

— Ты знаешь, в каком положении мы находимся после смерти господина Лукаса, упокой, Господь, его душу. Не один раз говорила тебе искать другое место. Письмо рекомендательное дам хорошее.

— Привыкла я к вам, хозяйка. Люблю вас всей душой. По осени будет десять годков, как служу у вас.

Ника отметила, что за десять лет служанка не только успела узнать всю подноготную семьи Ван Вербум, а и стала им почти родной. Она была у двери, когда услышала за спиной голос госпожи Маргрит:

— Руз, давай-ка, помоги нам. Постели на скатерть дорожку белую кружевную, мою любимую, поставь на стол китайский сервиз, расставь бокалы.

— Накрыть на пять человек? — обернулась Ника. — Кто придёт с господином Ван Деккером?

— Якоб не сказал, но предупредил, что гость будет именитый, из Амстердама. Кого ещё может привести к нам на обед господин губернатор, если не себе подобного? — улыбнулась мама.

Сидя перед очагом на корточках, Ника жгла бумаги — сминала их и одну за другой бросала в ярко горевший в горшке торф. Торопилась, будто в дверь стучали законники, позвякивая наручниками и гремя кандалами.

— А что это вы делаете? — раздалось над её головой.

Ника от неожиданности вздрогнула и чуть не села на попу. Хенни подкралась неслышно и с любопытством смотрела на скатанные в шары бумаги, лежавшие сбоку от молодой госпожи.

— Много будешь знать, совсем перестанешь спать, — пробурчала Ника.

Хенни поджала губы и, громко стуча подошвами деревянных башмаков, направилась к буфету. Из нижнего ящика достала кружевную дорожку и постелила по верху ковровой скатерти на столе.

— Завтра я пойду с тобой на рынок, — сказала Ника. Очень хотелось посмотреть на горожан и город эпохи Возрождения. От предвкушения и волнения подрагивали пальцы рук.

— Пойдёте вместо хозяйки? — Хенни разглаживала складки на дорожке. — Вы встанете так рано?

— Если разбудишь меня, то встану.

— А что вам надо на рынке? Скажите, что хотите, я куплю.

— Хочу себя показать и на других посмотреть, — не оборачиваясь, отозвалась Ника, глядя на последнюю «улику», пожираемую огнём.

Встала, отряхнула подол платья и направилась к буфету, чувствуя между лопатками удивлённый взгляд служанки.

Не решалась прикоснуться к тончайшему, пропускающему свет китайскому фарфору с изысканной кобальтовой росписью. Любой музей в двадцать первом веке устроил бы за ним погоню, а частный коллекционер не пожалел бы выложить кругленькую сумму.

— Дайте-ка я, — бесцеремонно отодвинула её в сторону Хенни. — Этак мы с вами до прихода гостей не управимся.

Она быстро и со знанием дела расставила тарелки и бокалы, разложила серебряные приборы. Повернулась к молодой госпоже и огладила передник на животе:

— А что вы жгли в камине?

— Вчерашний день, — ответила Ника. — Хенни, где мои туфли с большими синими бантами? В каком, говоришь, шкаПе?

Служанка добродушно улыбнулась и погрозила Нике пальцем:

— Ну и хитрющая вы, госпожа. Идёмте, покажу.

Ника с интересом наблюдала за гостями.

Господин губернатор был в доме Ван Вербумов частым гостем. Хозяйским жестом он отдал шляпу и трость Хенни и только после этого представил госпоже Маргрит и её дочери своего сопровождающего — господина Геррита ван Ромпея, управляющего частным банком в Амстердаме, который держал упакованную в плетёную корзинку-фиаску бутыль и большую, перевязанную алой лентой коробку.

«Ромпей, банкир Ван Ромпей...», — завибрировало в висках Ники острой болью. Почему-то подумала о мерзавце-заимодавце, с документами которого провозилась почти ночь. Нет, не помнила она такого имени. Впрочем, договор займа мог пройти через десяток рук и, в конце концов, попасть из Зволле в Амстердаме к управляющему банком. Что-то же привело пожилого банкира в их город. Впрочем, не станет он заниматься сомнительными делами — не по статусу — мелко, подло, гадко. Такое больше подходит Якобу.

Якубус заметно волновался. Его глаза беспокойно перебегали с сестры на мать, с губернатора на банкира и в обратном порядке, будто он считал и пересчитывал потерявшихся детей.

Господин Геррит ван Ромпей — мужчина пожилой, невысокий, щуплый. С узким лицом и впалыми щеками, с подкрученными кверху на старый манер усами и бородкой клинышком, с тонкими сжатыми губами и большим лбом. Серый, невзрачный, похожий на взъерошенного, потрёпанного временем старого воробья. В такой же серой и безликой одежде, оттенённой белыми манжетами и широким накрахмаленным воротником. На его лице горящими угольками выделялись въедливые карие глаза.

Он передал бутыль хозяйке дома и деликатно пожал ей руку. Остановил настороженный, с подозрительным прищуром взор на Нике, от чего ей стало не по себе.

«Лет этак под семьдесят господину банкиру», — определила она его примерный возраст. Взгляд у него намётанный, профессиональный. От всех и всегда ждёт подвоха. Осторожный, недоверчивый.

«Бдительный дедуля», — поставила она окончательный «диагноз» господину Герриту ван Ромпею. Банковское дело связано с множеством рисков, поэтому от банкиров требуется особая осторожность.

Решив, что дочь хозяйки для него опасности не представляет, господин Геррит протянул ей коробку:

— Сладости. Примите в знак уважения и нашего знакомства, — он скупо улыбнулся, обнажив на миг редкие жёлтые зубы.

— Спасибо, не стоило беспокоиться, — сказала Ника, передавая коробку Хенни. Опустила глаза, стараясь больше не встречаться с ним взглядом.

— Ну как же не стоило, — возразил банкир. — Молоденькие девицы любят сладости.

Зато господин губернатор был ему полной противоположностью — крупный, полный, с густой светлой шевелюрой, с гладко выбритыми щеками, громкоголосый и улыбчивый. Суетливый и шумный. Высокий жёсткий воротничок подпирал его тройной подбородок и не давал опустить голову ниже некоторого предела, и мужчине приходилось при разговоре склоняться, будто в поклоне.

Госпожа Маргрит выглядела весёлой и всем довольной. Улыбалась гостям искренне, с достоинством, голос негромкий, уверенный. Её причёску украшала воздушная чёрная кружевная наколка с бледным розовым камнем. Из того же комплекта были золотые серьги-капли, крупное кольцо и ромбовидная брошь, которая смотрелась богато на платье цвета бордо с белым стоячим воротником.

Ника невольно сравнила госпожу Маргрит со своей матерью. Если бы Илону Витальевну обрядить в такое же платье и увешать дорогущими ювелирными украшениями, то эти мужчины, включая Якубуса, уже через полчаса знакомства с ней, наперебой бы пытались единолично завладеть её вниманием. Ника вздохнула. Как её мать живёт без неё? Скучает ли? Ника скучала.

Она тронула на запястье скромный браслет из мелкого жемчуга с лёгким розовым перламутровым отливом. Такие же серьги выгодно оттеняли бархатистость чистой кожи Руз, не отвлекали внимание от нежного румянца на её щеках, подчёркивали белизну зубов и сочную свежесть алых губ.

Госпожа Маргрит уводила гостей в гостиную.

Ника чуть отстала. Переминаясь с ноги на ногу, поморщилась: «Туфли... чёрт бы их побрал!» С нелепыми огромными синими бантами! Не могла понять, как можно носить такую неудобную обувь? Какой криворукий сапожник её шьёт? То ли они были узкие, то ли коротковаты, но их хотелось сбросить с ног и вновь обуть домашние туфли без задников.

Якубус взял её под руку, направляя за матерью. Наклонившись к её уху, еле слышно сказал:

— Благодарствую, сестра, — улыбнулся подхалимски, елейно, спешно вложив в её ладонь золотую монету.

— Надеюсь, ты помнишь о данном мне слове, — не преминула напомнить Ника.

Якоб поспешно отвернулся, сделал вид, что не слышал слов сестры. Перехватил инициативу у матери, указывая гостям на накрытый стол, приглашая отобедать.

Госпожа Маргрит поравнялась с дочерью, сжала её руку и тихо заговорила: