Ника воздержалась от покупки металлического пера для рисования и туши из ламповой копоти. Пока достаточно карандашей. Краски и кисти тоже подождут. Как подождёт и мольберт, который был ожидаемо громоздким и тяжёлым.

Сделав два десятка линий, Ника с удивлением поняла, что Руз рисовать не умеет. Все навыки Ники, полученные в той жизни, которыми она гордилась, в теле Неженки провалились в тартарары! Пять лет учёбы! Красный диплом!.. Не осталось ничего! Будто корова языком слизала!

Ника не ожидала, что молодое тело Руз окажется настолько бесчувственным к полёту её души и мысли. Возможно, дело было и в так называемом карандаше, и в шероховатой бумаге, и в чужих неуклюжих руках, которые категорически не слушались мысленных приказов новой владелицы. Напрочь отсутствовали лёгкость руки и гибкость пальцев. Спина и плечи напряжённые. Посадка деревянная… Тьфу!

— Ко всему прочему ты, Руз, ещё и криворукая! Полная бездарность! — с язвительной горечью рассмеялась Ника, отбрасывая бумагу и карандаш. — Как подсматривать за женатым соседом, так ты тут как тут, а как научиться чему-нибудь полезному, чтобы в случае чего иметь в руках профессию и не дать себе умереть от голода, так тебя нет!

Успокоившись, Ника снова взялась за дело. Упрямо рисовала линии, окружности, соединяла точки и отрезки. Пробовала различные виды штриховки, приноравливалась, приспосабливалась.

Делала небольшие перерывы, с отчаянием глядя на испорченные листы дорогой бумаги, и снова рисовала. Заново набивала руку.

«Руз не безнадёжна», — убеждала она себя. Вспомнила, как та легко копировала чужие почерки и подписи.

За сколько месяцев можно обучить человека прилично рисовать? При полном отсутствии таланта и огромном желании не меньше, чем за год.

Ника обязательно научит Руз рисовать! При усердии и настойчивости на обучение уйдёт меньше года. Когда-то мы не умели говорить, читать, писать, готовить…

Она с показной покорностью посмотрела на вошедшего Якубуса, заплела пышную косу и убрала за спину.

Брат положил на прикроватный столик две толстые потрёпанные книги и подошёл к сестре. Приподняв пальцами её подбородок, повернул лицо к свету. Быстрым взглядом мазнул по опухшей губе, пристально всмотрелся в глаза:

— Я очень сожалею, что всё так вышло. Ты сама виновата.

Ника не ответила. Конечно, виновата она. Смолчала бы и… ракушка осталась бы целой. Было до слёз её жалко. Об остальном она не жалела. Шила в мешке не утаишь.

Знала, что со стороны выглядит усталой и безразличной. Так и было. Она хотела, чтобы всё закончилось как можно скорее. Злить Якоба и снова нарываться на грубость она не станет.

Мужчина поставил на узкий подоконник маленький коричневый флакончик, заткнутый деревянной пробкой:

— Выльешь в заварочный чайник или в воду, вино… Не столь важно. Сама не пей.

— Почему? — тихо спросила Ника. — Это яд?

— Утром будет сильно болеть голова, а тебе ехать в Амстердам.

— Можно мне сделать пару глотков? Если не поддержать компанию, то можно вызвать у Адриана подозрение.

— Что ж, в таком случае пригуби, но не более. Господин Ван Ромпей должен видеть тебя здоровой и весёлой. Руз, весёлой и разговорчивой, — повторил Якубус строго и кивнул на оставленные книги. — Подписи поставь до ухода к Ван дер Мееру. Сегодня только две.

— Якоб, ты обещал, — напомнила она ему о недавнем разговоре.

— Об этом мы не договаривались. Здесь совсем другое.

Ника опустила голову. Ни спорить, ни торговаться, ни отказываться она не станет — осталось немного потерпеть и всё закончится. Прятала глаза, боясь, что Якубус прочитает в них смертный приговор себе. Он — шакал. А зверь всегда чует свою кончину.

Брат нежно поцеловал сестру в макушку:

— Когда-нибудь ты всё поймёшь и будешь благодарить меня за то, что я делаю для тебя и матери.

У двери задержался, глянул на Нику с прищуром и вышёл.

Его тихий, умиротворённый голос ещё долго звучал в её ушах.

Посмотреть со стороны, так даже в голову не придёт, что перед вами жертва и её палач — брат, который утром готов был убить сестру, осмелившуюся сказать ему, что она о нём думает.

Ника рассматривала крошечный флакончик со снотворным, и в душе поднимало голову слепое, гнетущее отчаяние. Ей придётся убить человека, испачкать руки его кровью.

«Убить не человека — зверя», — тут же нашлось оправдание.

Как бы поступила Руз, останься в живых? Предала бы любимого второй раз? Зная, что в этот раз он уже не вернётся?

Ника скривила губы: «Какая же это любовь?» Эх, ты… Неженка Руз. Слабая, глупая, никчёмная. Ван дер Меер никогда не полюбит такую.

— А такую, как ты? Тебя. Не Руз — тебя, — встрепенулось подсознание.

«Меня?» — растерялась Ника, прислушиваясь к учащённо забившемуся сердцу.

Увидела красивое лицо кэптена, его дерзкую улыбку, хмельные глаза, смотревшие на неё в упор. Услышала неспешный, притягательный голос. Солгать себе не посмела — Адриан ей понравился. До дрожи, до мурашек по коже, до боли в сердце, до остановки дыхания. Смотрела бы на него безотрывно. Рисовала бы только его.

Влюбилась? Когда успела? Ну не глупая?

Глупая.

Занозой в сердце сидел его последний, полный презрения карающий взгляд. И смех… злой, отчаянный. Ника тяжело вздохнула и смахнула слезу.

«Вот уж чем делу не поможешь, так это слезами», — решила она, переключаясь на оставленные Якобом книги, абсолютно одинаковые на первый взгляд.

Изучив их содержание, Ника нервно рассмеялась: «Надо же… Чёрная бухгалтерия».

Схема простая и, судя по объёму записей, давняя, чётко отработанная.

За провоз товаров в город купцы платят пошлину. Везут товаров много — пошлина больше, провозят меньше — пошлина щадящая.

Капитан ночного дозора Якубус ван Вербум ответственный за сбор пошлины в ночное дежурство. Ему и карты в руки.

Две книги, две бухгалтерии. Всего-то и нужно записать в «чёрную» книгу товаров меньше, чем прошло по факту через городские ворота, и скопировать подпись купца. Подписи пустячные, сделаны одними чернилами.

Ловко, не подкопаешься! И здесь вездесущий Якубус нашёл лазейку обмануть систему в ночное время. Причём действует не еженощно и не с одними и теми же купцами. Выбирает крайне осторожно, с умом. Попасться на «горячем» шанс ничтожный.

Ника оставила книги, тщательно вымыла руки и поднялась на чердак за шкатулкой. Не сдержалась, зашла в комнатушку Хенни и с высоты третьего этажа осмотрела участок соседа — неприглядный, с разросшимся запущенным виноградником и обветшалой, когда-то красивой беседкой.

Представила, как в надежде увидеть Адриана у окошка стояла Руз, изводила себя ревностью, топила в слезах надежду, хоронила несбывшиеся мечты.

Ника пересчитала гульдены в шкатулке — сорок восемь. Один золотой она истратила, чтобы купить карандаши и бумагу, оказавшиеся недешёвыми.

Она вернулась в свою комнату, спрятала шкатулку под подушку и спустилась в гостиную. Пора приступить к исполнению задуманного.

Хенни собирала господ в дорогу. Насупившись, сердито ворчала себе под нос:

— Вот так всегда… Как убирать за господами, готовить еду, стирать, выносить горшки так Хенни беги сюда, а как взять Хенни в большой город, так она не нужна. Кто в Амстердаме за вами горшки убирать будет, короб с одеждой носить, покупки опять же? Может, тот немочный господин, который сам еле ноги волочит?

Увидев молодую хозяйку в дверях кухни и проигнорировав её появление, она загремела утварью:

— Хм… может, и будет носить. Ему же надо показать, что он ещё крепкотелый, как та репка, и его подвявшая морковка на что-то годна. Хм… — Хенни скосила глаза на застывшую в дверях госпожу. — Конечно, годна. Банкир же. Тяжело не работает, ест сытно и вкусно. Деньги считать — это ж не за скотиной ходить, всякий сможет, — продолжала она вести беседу с собой. — Дайте мне деньги, и я вам тоже их пересчитаю стювер к стюверу не хуже того банкира. Если пожелаете, то каждый гульден натру до блеска мягкой тряпочкой и сложу в шкаП.