Мысли заметались.

Разве можно вот так… замок, конечно, огромен, но не настолько, чтобы вовсе в нем потеряться. Тем паче, что сам Старомысл, он ведь тоже чужак.

И замка не знает.

А еще в замке люди. Охрана. Легионеры. И… и как прятаться?

– Вот и мне хотелось бы понять. Ушел он или…

– Или…

– Я вот думаю, а что, если мы ошибались?

– То есть? – Мудрослава покосилась на ладхемку, которая разговор слушала превнимательно.

– Да без всякого… может, это не он был?

– Он, – вот Мудрослава точно была уверена, что не ошиблась. Да и как можно ошибиться в таком? Она… она помнит. Все помнит.

Или…

– Понимаешь, чем больше думаю, тем оно… несуразнее, что ли? Вот посмотри. Древояр… он ведь с самого начала с нами‑то был. Учил. Заботился. А потом взял да предал.

– Не сам. Его заморочили.

– Может, и так… но вот… его заморочили. Меня заморочили. Всех заморочили. Опоили. Зачем? Что ему стоило вовсе меня… – Яр покосился на ладхемку и коснулся шеи. – Помнишь, в детстве болела я? Тяжко? И думали, что вовсе… а Древояр привез ту знахарку. Старую‑старую бабку. И она вылечила. Или еще на охоте тогда? Можно же ж было просто отойти в сторону, никто б ничего и не понял. Никто б вовсе не узнал. А он… его кабан крепко порвал.

…и Яр долго ходил вокруг дядьки, вздыхая, виноватый и несчастный оттого, что и вправду был виновен. И что с того, что ему лишь пятнадцатый год пошел? Должен был думать. Должен понимать, что есть риск пустой.

А Древояр, как с постели поднялся, самолично его выдрал.

И все‑то знали, что в своем он праве.

– Понимаешь… получается слишком уж… будто вот прям пальцем показывают, что вон, чернокнижник. Кто чернокнижник. И кто помогает. А теперь, когда и не найти его…

– Прошу прощения, – Летиция Ладхемская коснулась виска и слегка поморщилась. – Что вмешиваюсь в ваш разговор, невольным свидетелем которому стала… однако… если я правильно поняла, вы подозревали конкретного человека, а теперь у вас появились сомнения в его виновности.

Она вымученно улыбнулась.

– Голова опять болит. Что‑то такое… наверное, важное, забывается. Или не вспоминается. Но я не о том. Чернокнижники… это зло.

– Кто бы спорил, – не удержался Яр.

– Верно. Но… наша наставница много о них рассказывала. Во спасение души. И она говорила, что сильный чернокнижник способен украсть обличье другого человека. Правда, пользовать долго его не может, но украсть – вполне. И что станет он столь похож, что ни жена, ни мать родная… Харальд Проклятый, когда пожелал совратить благочестивую Эдиту, но не вышло, выкрал кровь её мужа и, выпив его, принял его обличье. И вошел в покои Эдиты, и возлег с нею.

Это уже ладхемка произнесла совсем тихо.

И взгляд свой обратила на мертвую девушку.

– А вот она должна была видеть того, кто её убил. Они… они всегда это видят. Истинное лицо. И от взгляда души не защитят ни маски, ни балахоны. Ни чужие облики. Смерть открывает истину.

Она отняла руку и произнесла.

– Странно… голова вот перестала болеть.

Летиция обошла тело.

И остановилась рядом. Она протянула было руку. И убрала её. И снова протянула. Посмотрела на Мудрославу, и взгляд её был совершенно несчастен.

– Нам выйти? – осторожно поинтересовалась Мудрослава.

Мало ли, кто их этих некромантов знает. Может, они стеснительные. Хотя… помнится, в прошлый раз ладхемку не остановило присутствие куда большего количества народа.

– Нет. Просто… вдруг не получится?

…она сама не знала, откуда взялся этот вот страх. Но ведь взялся.

И сердце сжималось болезненно. А если… если это заклятье, которое на Летицию наложили, если влияет оно не только на разум? Или вот дар, который не использовали многие годы, погас? За ненадобностью? Или изменился? Нет, конечно, у неё получилось со старухой, но тогда Летиция сама плохо понимала, что делает.

Все было как в тумане.

А туман исчез. И… и что осталось?

– Успокойся, – мягко произнесла Мудрослава. – Ты же сама говорила, что если дар есть, то есть.

Да, говорила.

И верила в то, что говорит. А теперь не то, чтобы разуверилась, но… но как‑то оно неспокойно.

– А я покойников побаиваюсь, – сказала рыжая девица, ногой покачивая.

Будь у Летиции такие ноги, она бы… она бы носила пышные юбки. Очень пышные. Вроде тех, что любила герцогиня Карринем, папенькина фаворитка.

Правда, фавориткою она пробыла всего ничего… может, дело в юбках?

Или в ногах?

Да и сама рыжая… Яра, её зовут Ярослава… странные у вироссцев имена, однако.

– Чего их бояться? – искренне удивилась Летиция. – Они тихие. Это живые творят… всякое…

– Ты много… с покойниками встречалась.

– Много. В первый раз меня позвали… наверное, они совсем отчаялись. Девушки. Простого сословия, но молодые, красивые… их находили на окраинах города. Обнаженных. Остриженных. И со связанными на груди руками.

Если вспоминать, то становится легче.

Неуверенность не то, чтобы прошла вовсе. Просто… если ничего не получится, то это ведь… это ведь ерунда. На самом‑то деле чем такой, как у Летиции, дар, помочь может? Особенно против демоницы.

Двух демониц.

– Их не… не подвергали насилию. Или истязаниям. Некоторые и вовсе были невинны. И умирали они тоже… они словно засыпали. Девятнадцать… на двадцатой мой учитель решился. Он умолял меня, а я… для меня это было приключением. Удивительным. Опасным. Оно и осталось в памяти приключением.

Слушают.

Наверное, не стоит рассказывать о таком. Кому? Виросске? И её безумной сестрице? Они ведь чужие. А чужим доверять не след. И своим‑то с опаскою надо. Но молчать почему‑то не получается. Не оттого ли, что Летиция слишком уж долго молчала?

Замалчивала?

– Он вывел меня из дворца. Впервые. Мне было… шестнадцать, кажется. И до того я не представляла, что может быть другая жизнь. Совсем‑совсем другая. Я… выезжала в город, конечно. Как без этого? Мы наносили визиты и вообще…

– Но во дворцы, – тихо произнесла Яра.

– Да. В другие дворцы. И они от нашего мало отличались. А тут… мы свернули куда‑то, и я из окна смотрела на черные дома. Улица была такой тесной. И темной. Колеса громыхали. И я почти не слышала ничего, кроме этого грохота. А потом был мост. Тоже нелепый, весь облепленный домами. Будто над рекой еще одну улицу проложили. От реки дурно пахло. И на том берегу тоже.

Летиция замолчала, вспоминая те эмоции.

Удивление? Пожалуй.

Отвращение. Смрад из сточных канав оглушал. И казалось, что она вся сама пропитается этой вот вонью.

Страх.

Черное строение на углу двух грязных улиц возвышалось над окрестными домами. Оно показалось зловещим. И вдруг появилось желание сбежать. Но она оперлась на руку того, кого полагала наставником и другом. Надо будет написать ему письмо.

Узнать о нем.

Может, Летиции повезло, и он жив. Матушка ведь… она бы не стала. Она была сердита, несомненно, но не настолько же, чтобы спровадить на плаху. Да и слухи пошли бы.

Именно.

Стало быть, просто сослала. А целители долго живут. И он обрадуется. Летиция расскажет… о том, что забыла. И о том, как вспомнила.

И…

И быть может, даже навестит. Или наоборот, пригласит… только куда? Домой ей возвращаться нельзя.

– И… кто это был? – не выдержала рыжая, а Мудрослава зашипела. – Чего? Интересно же ж…

– Была, – поправила Летиция. – Это была женщина. Очень красивая женщина. А еще у нее имелся сын. Он женился и привел в дом жену. Тоже красивую.

– И они не ужились.

– Та, другая, пыталась отравить их. Точнее травила. Долго. Медленно. Оба заболели… и все же остались живы. Та, другая, оказалась слишком неосторожна и все выплыло. Её судили и казнили. А та женщина, она еще долго болела. И сын её. Он утратил разум, то ли от яда, то ли от горя. Она, пожалуй, что тоже… ей мерещилась жена её сына. Сперва в служанке. Она убила её первой. Напоила сонным зельем. И обрезала волосы. Потом сама стала выходить. Искать. Она убивала и остригала, а тела на окраину выносил сын. Он жалел женщин, вот и укладывал их осторожно.