– Идемте, – велела Мудрослава.

– Куда?

– Туда где проводили ритуал. Она там…

– Демона убить не так просто, – предупредил Командор. – Особенно древнего и сильного. А она очень сильна.

Мужчины… хлебом не корми, дай только убить кого‑нибудь.

– Знаете, – Мудрослава улыбнулась. – А давайте для начала просто доберемся?

Теттенике уткнулась в чью‑то грудь. Она шла‑шла и вот…

– Стоять, – сказали ей и перехватили за шиворот. А потом просто подняли. – Ты тут откуда взялся?

– Не знаю, – в носу опять зачесалось, и сопли потекли. И стало обидно, что остальные‑то, небось, нормальные, а она в соплях и чужом теле.

– Нежить?

– Нет.

Держали её все еще на весу, но хоть убить не пытались. А потом поставили, похлопали по плечу и так, что колени подломились. И в конце вовсе ко лбу прижали.

Монету.

Теттенике скосила глаза, пытаясь разглядеть, но не вышло.

– Не нежить, – сказал человек, которого… вот почему из всех встретился именно он? – Тебя как зовут‑то?

– Те… Тет, – спохватилась она.

Если представиться настоящим именем, то не поймут. В лучшем случае. В худшем и вовсе решат, что издевается. Теттенике точно решила бы.

От обиды сопли потекли ручьями. И Теттенике вытерла их рукавом.

– На от, – ей протянули платок. – Замерз?

Азым из рода Чангай, точнее уже не из рода Чангай, смотрел с сочувствием. Теттенике платок взяла. И кивнула.

– Откуда ты взялся‑то?

– Я… ехал. По дороге, – врать нельзя, но и правде не поверят. – А тут вот. И туман. И оно как бахнет… а я тут.

И руками развел. А высморкаться все же высморкался. Громко вышло.

– Бывает, – Азым кивнул и за руку взял. – Я вот тоже, похоже, потерялся. Шли. И потом туман. А в нем…

Он поморщился.

– Туманы тут особые.

Теттенике кивнула.

Она ведь… долго бродила. Потом. Сперва то оказалась будто… будто в сказке. В той, где она снова дом. В степи.

У нее был роскошный шатер.

Подарок мужа.

И еще золотые серьги. Браслеты. Два сундука украшений. Но не в них дело, а в том, что её любили. Она видела эту любовь в его глазах. И отвечала любовью же.

У нее снова были дети.

И отец смеялся, подкидывая их к небу. И брат тоже смеялся. И все‑то вокруг радовались… именно это и заставило усомниться. Не может такого, чтобы все и радовались, чтобы жизнь – как засахаренные лепестки розы, сладка до умопомрачения.

Она усомнилась.

И вышла. В туман. А в нем вот столкнулась с человеком, который мог бы назваться её мужем. И если поверить, если взять и поверить, то…

– Надо идти, – решительно сказала она, тряхнув волосами. Черные и жесткие, те топорщились в разные стороны. И сама она выглядела жалко. Но что это меняет.

– Куда? – с насмешкою поинтересовался Азым.

– Туда, – она указала на дверь. И глаза прикрыла. – За ней будет коридор, потом еще один… галерея.

Путь теперь был виден ясно. Во всяком случае тот, что вел к огромным золоченым дверям, украшенным алыми каменьями.

А дальше…

Дальше будет видно. И, развернувшись, Теттенике решительно направилась вперед.

«И поглядела мачеха на принцессу, и сказала, что, мол, слишком уж та красива. А стало быть, красота сия явно колдовская, а потому надобно отправить дитя в самый дальний из монастырей, чтобы жила она там в молитвах и смирении, суть ведьмовскую укрощая»

«Сказка о вдовом короле, семи его женах и дочери‑ведьме»  

Ричард очнулся перед дверями.

Он… видел их?

Видел. В том зеркале, в которое заглянул однажды. И теперь точно знал, откуда оно взялось. Ричард создал. Не сразу, нет, но… когда остался один.

Смутно все. Путано.

Но хоть что‑то…

Он протянул руку.

Тогда… тогда Каллен умер первым. И Ричард помнит его. Бледное тело, впалые щеки и закрытые глаза. Синюшные губы. Саван… и ощущение неправильности. Несправедливости. Того, что Ричарда бросили. Отец тоже смотрит на тело. Хмуро.

…детей в Замке никогда‑то не было много. Деревенские, пусть и жили рядом, а все одно держались наособицу, если в Замок и везли что, то сами. Детей прятали.

Может, оно и верно.

А в Замке… был еще кто‑то, кроме Каллена. Имени Ричард не помнил, но… он тоже исчез. Умер? Уехал? Скорее второе. Душница ведь не сразу очнулась ото сна. И стало быть, время было. Просто… просто смерть Каллена сочли дурным знаком. И родители поспешили убрать детей.

Правильно, наверное.

Он бы и сам так сделал. Нет, будь его воля, Ричард бы и вовсе не остался в проклятом месте. Но что значили его желания? Вот именно, что ничего.

Ему было одиноко.

Так одиноко, что… мама занята, отец тем паче. Ричард старался. Учился. Как никогда раньше. Чем еще заняться, когда вокруг пустота? Разве что учебой. И разговорами с тьмой, которая единственная готова была слушать его.

А потом отвечать стала.

Какой он…

Золото теплое. Золото металл и тепло не хранит, а это все‑таки теплое. И пальцы скользят по знакомым в каждом извиве узорам.

– Здравствуй… – шепот оглушает. – Я пришел.

И дверь отворяется совершенно беззвучно.

Когда он впервые дозвался? И сам не понял. Он сидел… кажется, в библиотеке. Место, некогда предсталявшееся ему скучным, вдруг стало родным. Тишина. Пустота. Горы полок и вереницы книг, за которыми можно спрятаться и от мира, и от собственных мыслей.

Тарелка.

Свеча. Старое зеркало в углу. Точно. Оно стояло в углу, прикрытое тряпкой. И давно стояло… очень давно. Похоже, Ричард проклят находить забытые вещи. Он и не сразу заметил это вот зеркало, только когда тьма позвала.

Она, обжившая библиотеку, приняла Ричарда.

И признала.

Она позволяла играть с собой. И он даже вылепил из тьмы друга, тот получился почти таким же, как Каллен, но молчаливым и покорным. Это внезапно разозлило, потому что так – не по‑настоящему. И Ричард потребовал, чтобы она ответила.

Сама.

И она ответила. Та, что была по другую сторону зеркала.

– Здравствуй, – повторил он чуть громче. – Я пришел. Я ведь… обещал.

За дверью… он видел этот зал. Правда, лишь малую часть, но хватит, чтобы узнать. Колючие стволы шиповника, толстые, с его, Ричарда, руку. Они переплелись, намертво сцепившись шипами. И меж них белыми флагами виднелись цветы.

– Я… вспомнил.

Шепот.

Будто кто‑то зовет. И страх, что вполз в библиотеку. Холод по спине. И желание бежать, но не получилось. Он и шагу сделать не смог. Он застыл перед тьмой, глядя в нее, а та смотрела на Ричарда.

Долго так.

А потом расползлась пятном по зеркалу.

Белый мрамор он тоже помнит. И стоило коснуться, как ветви расступились, пропуская.

Узор.

– Я… не все, но вспомнил…

…мальчик…

Она сказала это. И Ричард обиделся. Он считал себя взрослым. Ну да, какой ребенок не считает себя взрослым? И умным? И…

– Ты не была похожа на тех демонов, которых рисовали в книге, – голос его вязнет в пустоте. И становится страшно, что на самом деле ничего‑то этого не было. Что ему привиделось.

Тогда.

Или вот сейчас придумалось. Всего‑навсего больная фантазия. Ведь с головой‑то неладно. Давно неладно. Чего уж теперь.

– Ты спросила, я ли тебя позвал. А я… я не сумел сказать ни слова. Кивнул только.

– И я подумала, что могу тебя убить, – её голос ничуть не изменился за годы.

– Ты где?

Этого шиповника много. Он разросся, порой взрезав мрамор и гранит, опутал статуи и, опираясь на колонны, добрался до потолка, чтобы свесится с него сизыми плетями.

Смешок.

И горький такой.

– Ты меня не убила.

– Нет. Я подумала, что скучно… ты бы знал, до чего скучно сидеть тысячу лет на одном месте. А ты был забавным.