Верно.

Ничего не изменишь.

Остается сидеть на полу, держа дрожащею рукой проклятую книжицу.

«Анна спала долго. Полагаю, с тех пор, как её телесное вместилище было помещено в пещеру. Признаться, я так и не понял, почему его вовсе не уничтожили. И она отказалась отвечать. Не суть важно, главное, что она очнулась ото сна. И встретила мою жену. Она предложила ей сделку. И Анна, моя Анна, согласилась. Я не хочу верить в подобное, я повторяю себе раз за разом, что душница солгала, но в глубине души знаю – нет. Анне было тяжело в Замке. И день за днем она умирала. Душница же дала ей силы, которых так не хватало. И Анна приняла. Опасно заключать сделки с нежитью».

– Сказал человек, который сам это сделал, – проворчала демоница. А Ричард подумал и согласился.

«Так душница обрела шанс вернуться, чем и воспользовалась. Она сказала, что сроднилась с душой моей Анны. Что и та стала меняться, ибо душница пожелала обрести подругу. А вот я мешал. Я лишил их питания, а после и вовсе убил Анну. До того, как она преобразовалась».

– Знаешь, – прервала демоница. – Но я ведь видела её. Твою матушку. В зеркале. Это… это что‑то да значит?

Ричард не ответил.

Он перевернул страницу. Осталось уже немного.

«Ныне Анна утверждает, что и она, и моя Анна питались душой моего сына. И эта душа повреждена настолько, что вряд ли сумеет она восстановиться. Он обречен быть слабым»

– Чушь! – демоница возмутилась. – Это… ты не слабый!

Слабый.

Просто… она не знает, каким должен быть истинный Повелитель Тьмы.

«Он не сумеет справиться ни с Проклятыми землями, ни с собственной тьмой. Мне ли не знать, сколь тяжка эта ноша. А потому я должен найти другую женщину, подходящей крови, чтобы родила она мне другого сына…»

Ричард закрыл глаза.

Как же… больно.

Одно дело знать, он никогда‑то не испытывал иллюзий по поводу своей силы. Но совсем другое – читать это вот…

– Он просто идиот, – проворчала демоница.

И захотелось согласиться с нею.

«Была та девица собой хороша несказанно, а еще нрав имела тихий, кроткий и незлобливый. Покорна она была воле отца своего, а после и мужа. Поселилась она в тереме высоком, окруженная служанками да девками дворовыми, всякое желание её исполнить готовыми. И было у неё множество атласов да бархатов, соболей с чернобурками, каменьев всяческих и иных, женскому сердцу вещей милых. Ничего‑то не жалел князь для своей супруги. Да только она, тихая, с каждым днем становилась еще тише. Бледнела и хирела, чем встревожила князя премного»

Сказ о князе Горомысле и жене его, старой прехитрой ведьме

Ей дали напиться.

И конфету.

Липкий леденец, которого касались чужие руки, чужие пальцы, но сей факт не вызывал отвращения. Впрочем, если подумать, то после всего, что Летиция видела, испытывать отвращение перед конфетами было как‑то… там, в полиции, брезгливые не выживали.

И она тоже брезгливость утратила быстро.

Голова еще кружилась.

Слегка.

Но теперь Летиция понимала, где находится. В этой вот комнате, которая и не лаборатория, и не мертвецкая. Сидит… на подоконнике. Опирается плечом на… на плечо и опирается. А кто‑то её еще и придерживает.

– Ты как? – заботливо осведомилась Мудрослава.

Она… она, конечно, соперница и все‑такое, но на душе стало тепло.

– Нормально. Это… это бывает, – Летиция слегка поморщилась, все‑таки выказывать слабость – не лучшая идея. – Оно сил отнимает изрядно. А я и так…

Рядом сидела рыжая.

И пахло от неё потом. Не сильно. Не так, чтобы неприятно, но пахло ведь.

– Голова закружилась.

– Что ты видела?

– Это женщина, – Летиция сунула еще одну конфету, радуясь, что их в жестянке много. А ей сладкое нужно. Сейчас. – Ваш чернокнижник, безусловно, женщина. Хотя и использовал мужское обличье. Знаете, она ведь очень удивилась.

– Ты…

– Тело. Не душа. У тела есть память. Она остается, но как бы… когда тело начинает разрушаться, с ним уходит и память. Чем старше покойник, тем сложнее что‑то вытащить. Мой наставник полагал, что дело в мозге, что мозг нужен вовсе не для того, чтобы выделять носовую слизь. Слишком он большой… и он исследования вел. Люди, у которых мозг поврежден, они… он рассказывал про одного конюха, которому в драке череп проломили. И тот забыл и свое имя, и все‑то вовсе, сделавшись подобным дитяти.

Говорить Летиции нравилось. Пусть и о том, что отношения к делу не имело. Зато успокаивало. И сердце перестало колотиться, а то прямо через уши выпрыгивает.

– Так вот… он заметил, что мозговое вещество первым распадается. А вижу я то, что видит покойник. И… и его чувства тоже вижу. Не совсем, чтобы вижу. Путано получается. Извините.

А ведь Летиция изучала высокое искусство риторики. И даже выступала в дамском кружке герцогини. Что она там рассказывала?

Не важно. Главное, что рассказывала.

– То есть… он сперва был мужиком, – уточнила рыжая, с хрустом разгрызая конфету. – А потом вдруг раз и…

– И, – согласилась Летиция. – Это женщина. Определенно. Только… такая вот… странная, что ли?

Конфеты были кисловатыми.

– Чем? – Мудрослава тоже забралась на подоконник. Благо, подоконники были широкими и длинными, самое оно, чтобы сидеть.

– Не знаю. Не могу понять…

– Может, все‑таки не женщина?

– Женщина. Это… понимаешь, во время смерти, если смерть насильственная, это как бы величайшее потрясние для любого человека. И потому, когда тело погибает, а душа не совсем еще уходит, она цепляется за это тело, но уже обретает способности души. Так вот, она видит! Истинную суть видит! Был один грабитель. Известный. В общем, он скрывался под маской и не простой, зачарованной. Эта маска и лицо прятало, и обличье меняло. Свидетели едва не дрались, как мне рассказывали, одни кричали, что он был высоким и тощим, другие – что толстым и худым. Даже дела‑то сперва полагали разными, да… так вот, он оказался обычным. Средний человек, который… не так уж важно, главное, когда я спросила… жертву его… совершенно случайную, служанку, что поднялась не ко времени. Он и сзади‑то напал. Потом все говорил, что она видеть его не могла. Она увидела. И его. И маску. И я увидела. Так что… это определенно женщина.

– Ничего не понимаю, – пробормотала Мудрослава. – И… какая она?

– В том и дело, что… такое чувство, престранное… она такая… описать сложно. Не лицо – маска. А почему? Была бы маска, душа бы увидела и то, что под нею. Вот руки у нее красивые, белые такие. Ухоженные. Стало быть из благородных. Пальцы тонкие. Только шрам портит.

– Шрам? – встрепенулась рыжая. – Какой?

– Тоже интересный. На запястье начинается, а потом идет вверх, по тыльной стороне ладони, – Летиция прочертила пальцем, и лишь потом вспомнила, что на себе показывать чужие шрамы – дурная примета. – И загибается так. Он беленький, тонкий, будто…

– Паутинка?

– Именно.

– Яр… Яра! – рявкнула Мудрослава, отчего рыжая подскочила. Вот ведь, нельзя же так с сестрицей, пусть даже бестолковою.

– У неё такой был.

– У кого? – Летиция на всякий случай отобрала жестянку с остатками леденцов. А то этак, прыгая, вовсе недолго рассыпать.

Между прочим, она бы и вовсе поела бы охотно.

– У ведьмы… но она ведь… она ведь помогла мне! Она морок сняла!

– Сама навесила, сама и сняла, – фыркнула Мудрослава.

– Объясните?

– Да чтоб мы сами понимали.

– Ты ей…

– Нет, ничего не говорил, только… подозреваю, что если так, она сама… и знаешь, это ведь её идея.

– В смысле?

– Она сказала, что нельзя оставлять тебя без присмотра. Что… Старомысл, он воспользуется ситуацией. И ты не устоишь. А надо уберечь. Упредить. И… и стало быть, знает. Не может, не знать.