– Мой дар, – тихо спросила Брунгильда, сжав кулаки. И разжав их… взгляд зацепился за подоконник. Пусть окно и было перетянуто решетками, но на подоконнике лежала салфетка.

С голубыми васильками.

– Что?

– Ты знал о нем?

Никас принялся тереть руки с новым раздражением.

– Чешется! Пусть пришлет лекаря! В конце концов, я ни в чем не виноват! Я лишь хотел узнать…

– Мой дар…

– Да засунь его себе в жопу! Это ты… ты виновата!

Он вдруг вскочил, и Брунгильда вздрогнула. Это ведь безумец.

– Ты! Ты должна была сдохнуть! Так написано! Сдохла бы… а я бы сказал, что у тебя сердце не выдержало! Или что ты отравилась. От любви. Ко мне!

– Ты жалок, – она поднялась. – И мелок.

– А ты… ты уродина! Неужели думаешь, что кому‑то ты нужна… там? Там над тобой будут лишь смеяться! В тебе нет ничего от нормальной женщины…

Затрещина заставила Никаса заткнуться. И отбросила в угол комнаты, где стояла ваза. Ваза зазвенела и раскололась. Обидно… тоже была старой. И наверное, когда‑то много значила для хозяина этой комнаты.

– Тварь! – Никас взвился.

И показалось, что вот сейчас нападет, что…

Перед ним выросла фигура в глянцевом черном доспехе. Молчаливая. Грозная. И… и наверное, от этого и от обиды еще, от общей несправедливости, на глаза навернулись слезы.

– Тварь… и ты… и все вы тут… сдохнете! Кому ты нужна! Сама подумай! Дома тебя не примут… а там, в мире… там любят красивых женщин! Хрупких. Изысканных! А ты… посмотри на себя в зеркало.

– Идем, – сказала Брунгильда легионеру. – Ничего‑то он не знает.

Да и вовсе не следовало приходить. Теперь вон в груди ноет. И сердце болит, потому что… да потому что прав. В каждом своем злом слове.

Она… дома её и вправду не ждут.

Да, вернуться можно.

Её примут.

Но не в отцовском доме. И не в любом ином, ибо как знать, что принесет Брунгильда с собой? Вдруг да, ступив на Проклятые земли, она и сама стала проклятой? Вдруг да приведет с собою болезни да несчастья? Даже если нет, то все, что случится, припишут ей.

И станут шептаться, и…

Нет уж.

Она мотнула головой и… замерла. Показалось, что там, впереди, в полумраке коридора мелькнула тень.

– Ты видел? – тихо спросила Брунгильда и, оглядевшись, сняла со стены секиру.

Добрая.

Древко гладкое, отполированное руками до блеска. А вот сам клинок темен, вычернен. На черноте этой медленно, словно нехотя, одна за другой проступают руны.

Легионер вскинул руку.

И сделал шаг вперед.

Никого.

И ничего.

Пустота… звонкая такая. И не понятно, чего же она испугалась. Или нет, это не страх, просто… демоница говорила, что в саду там шмыгало чего‑то. Как знать, не пробралось ли оно в замок?

Шаг.

И еще. Легионер ступает медленно, крадучись. И Брунгильда за ним. Пальцы стискивают секиру. А сердце колотится так, что мало ребра не ломает.

Но вот дверь.

И лестница. И вновь будто… будто край светлого платья мелькнул. Мелькнул и сгинул.

– Ты это видел? – спросила Брунгильда.

Нет.

Не видел. Она поняла это. А еще ощутила эхо настороженности и…

…секира запела и, описав полукруг, вонзилась в череп уродливой твари. Брызнуло красным, раздался хруст…

Что это за…

Видение было мимолетным. И Брунгильда очнулась. Надо же… выходит, у неё и вправду дар.

– Хорошая, – сказала она, проведя по древку ладонью. – Я тебя послушаю. Всенепременно. Но позже.

Кто сказал, что говорить способны лишь люди? Вещам тоже есть о чем рассказать.

А на лестнице тоже никого.

И… и дальше. Даже стыдно становится. Надо бы… надо бы вернуться. И секиру вернуть. Нехорошо брать без спроса чужое оружие. Но… но жаль её. Она ведь для боя была создана. А висеть там, где‑то в полумраке и тишине, годами, покрываясь пылью и ржой?

Нет.

Брунгильда очнулась лишь у двери в свои покои.

– Спасибо, – сказала она легионеру. Тот молча поклонился. И дверь отпер. Отошел в сторону. А потом вовсе сгинул, будто в тени растворившись.

Вот ведь.

Один нормальный мужик, и тот мертвый.

А в комнате её ждали.

– Наконец‑то! – воскликнула Ариция Ладхемская и руками всплеснула. – Я уже заждалась!

– С чего бы?

Брунгильда нахмурилась. Вот… не нравилась ей ладхемка. Обе, если уж на то пошло, не нравились. Старшая еще ладно, она в последнее время была блеклой какой‑то и гляделась замученною. А эта вот… в платьишке.

В кружевах, словно пене морской.

Самим своим видом напоминает Брунгильде, до чего она, Брунгильда, нелепа… высока, сильна.

С секирой.

Пальцы стиснули древко покрепче.

– Есть кое‑что… особое! Я тут узнала… вот! – из пышных складок появилось зеркало, причем немаленькое. Похоже было у бабки, только квадратное, но тоже в раме и на ручке резной. – Посмотри!

Брунгильда сделала шаг назад.

От зеркала тянуло… нехорошим. Да и не только от него. Что‑то было не то… не так с ладхемкой.

– Да не бойся! – раздраженно воскликнула Ариция. – Такая большая, а…

Она не договорила.

Рассмеялась.

И смех был колючим. Чужим. Как и взгляд. И…

Секира сама взметнулась. Она тоже помнила. Все помнила. И руны на черной глади полыхнули белым пламенем. А зеркало, приняв удар, лишь зазвенело. Этот звон отозвался болью в голове…

– Вот, значит, как? – зашипела Ариция Ладхемская. – Как же вы меня утомили…

Она отряхнулась, сбрасывая украденное обличье.

Оскалилась.

Шагнула навстречу, вытянув неестественно длинные уродливые руки.

– Но ничего… – проскрипела нелюдь. – Мы справимся… мы так долго ждали… мы обязательно справимся.

Секира беззвучно описала полукруг, и острие её впилось в сухую, словно старая ветвь, шею… та хрустнула. И покачнувшись, отломилась голова. Полетела под ноги, рассыпаясь сизой жирной пылью.

– Твою ж…

Осело грудой тряпья тело.

А потом вдруг взяло и втянулось в черную гладь зеркало. И само оно задрожало, расползаясь пятном по полу. Черным. Будто кто‑то чернила разлил. И пятно это поглотило и платье, и нежить, и даже голову её. А потом потянулось к Брунгильде.

– Ну уж нет, – пробормотала она, занося секиру, с которой почти сроднилась. – Хрен тебе…

Завыл воздух, рассекаемый клинком. И тот сам, ухнув, вдруг увяз в черной глади.

А потом та раскрылась, и клинок провалился. Брунгильда попыталась удержаться на ногах. Это ведь… это не так сложно, но чернота взметнулась, оплетая её тончайшими нитями.

Раззявилась черная пасть зеркала.

И сомкнулась над головой.

– Что за… – Брунгильда покрепче вцепилась в секиру. И обругала себя непотребными словами. Это ж надо было так…

Она огляделась.

Вокруг была сизая муть, словно туман. И ничего не видно… не понятно.

– Эй! – крикнула она, и голос заставил туман покачнуться. – Эй, есть тут кто живой?

– Ой, ой, ой, – донеслось из тумана.

Вот ведь…

Брунгильда забросила секиру на плечо и подумало, что все могло быть еще поганей. К примеру, она могла провалиться сюда, чем бы оно ни было, без оружия.

«Увидал он тогда высокую башню, а в башне той – деву несказанной красоты с волосами столь длинными, что спускались они до самой земли. И увидав принца, дева сказала:

– Спаси меня! Я была рождена королевской дочерью, но похитила меня злая ведьма и заточила здесь, добрым молодцам на погибель!

– Но как же я тебя спасу? – спросил королевич.

– Я сброшу тебе свои волосы. А ты поднимешься ко мне и спрячешься под кроватью. Когда же явится ведьма, ты поразишь её своим мечом!

Так он и сделал. Поднялся по золотой косе и спрятался под кроватью».

«Сказка о двуликой ведьме и доверчивом королевиче»