– Успокойся. Ты все вспомнишь. Если и вправду…

«Деревню мне тоже пришлось перенести. Я отправил людей к побережью. И староста понял. Многие вовсе, сколь знаю, предпочли покинуть мои земли. И не могу винить, ибо неизвестность и тихая смерть пугают куда больше обычной нежити. Я поднял Легионы, призвал их в Замок, чего не делали никогда‑то прежде. Признаться, воцарившаяся тишина сводила меня с ума. А она заболела»

– Я помню болезнь, – признался Ричард. – Только тоже смутно… я приходил к матушке. Она лежала в постели. Лежала и смотрела в окно. И не говорила. Почему я решил, что виноват именно отец?

Демоница не ответила.

«Тогда‑то я убедился, что был прав. И мне бы решиться. Мне бы избавить её от мучений. Но в её покоях почти всегда был Ричард. Часто один, хотя я приказал Ксандру не оставлять их наедине, но раз за разом, возвращаясь, я видел, что его нет. А проклятый сам не мог объяснить, отчего ушел. Как бы то ни было, мне просто не хватило решимости убить её. Она же, глядя мне в глаза, повторяла, что любит. Что именно любовь и есть причина всему».

Бледное лицо.

Бледные руки.

– Подойди, Ричард. Пожалуйста.

Её голос подобен шепоту ветра. И Ричард подходит.

– Ксандр, скажи ему, чтобы оставил нас… тебя он не ослушается.

И Ричард подходит к Ксандру. И глядит в глаза.

– Уйди.

Приказ. И Тьма повторяет его, заставляя неживого пятится.

– Уйди и забудь.

Жесткий приказ. Ему нельзя не подчиниться. А отец будет зол. Он почему‑то не хочет, чтобы Ричард был рядом с матушкой. Но она так слаба… почему он не позовет целителя.

– Ты такой красивый… и так не похож на него, – у матушки холодные руки и Ричард берет их в свои, пытаясь согреть дыханием. – Скоро меня не станет. Он убивает меня. Но не сердись. Это не со зла. Он просто не понимает…

«В тот день я вернулся раньше обычного. И застал её над телом сына. Ксандр лежал у дверей. Он был почти мертв, если так можно сказать о мертвеце. Впрочем, и мой сын едва дышал. Её же лицо налилось красками. Тогда я понял, что если и дальше проявлю неподобающую слабость, то потеряю и сына».

Страниц осталось немного.

«Она улыбалась, когда клинок вошел в её сердце. Она улыбалась и повторяла, что любит меня. И что эта любовь сильнее смерти. Что она вернется. И клянусь, тогда я испугался. Но она сказала и умерла. Я несколько дней провел рядом с телом, пока оно не стало разлагаться»

– Это…

– Если человек перерождается, – вынужден был пояснить Ричард. – То тело его тоже. Оно не подвержено разложению. Как у Ксандра, к примеру.

– То есть… она не была нежитью?

– Она не стала нежитью. А вот в остальном… я не знаю, кем она была.

«Беда исходит от того, что девы юные, взыскующие любви, спешат. И сердца их готовы воспламениться едва ли не от любого слова ласкового. Сие известно многим, но лишь подлецы да негодяи станут использовать свойство этое, вести речи прельстивые и многими похвальбами убеждать деву в страсти своей. Оттого родителям нужно проявлять немалое внимание и терпение, а лучше вовсе нанять женщину строгую да опытную, чтобы она повсюду сопровождала юную особу и словом терпеливым разъясняла ей очевидное»

«Обращение к родителям, желающим счастия личного для детей своих», писанное многомудрою свахой, за годы работы обретшей немалые способности к прозреванию коварных замыслов мужских.

Никас сидел на корточках.

Нет, его не отправили в подземелье, как Брунгильда опасалась. Не из жалости, отнюдь, но самой спускаться в здешнее подземелье ей было бы страшновато.

Не пришлось.

Лестница.

Вниз, но не так, чтобы вовсе глубоко.

Коридор.

Нынешний темен и нет в нем ни гобеленов, ни ковров, ни вовсе каких бы то ни было украшений. Разве что старое оружие зарастает пылью. Брунгильда остановилась, чтобы потрогать.

Точно.

Пыль.

И еще ржавчина на острие клинка. Кто ж так с оружием обращается? За ним уход надобен. Она укоризненно покачала головой, а Легионер в ответ лишь руками развел. Мол, не он виноват.

Вот ведь.

Он довел до двери.

Указал.

После на себя. И снова на дверь.

– Наедине не оставишь?

Легионер покачал головой. Не оставит. И пускай.

Дверь открылась. Тогда‑то Брунгильда и увидела человека, который… которого… любила? Нет, это не было любовью, хотя могло бы стать. Ведь и вправду могло.

Он больше не казался ей слабым. Да и…

– Пришла? – мрачно осведомился Никас.

Комната, в которой его заперли, была невелика. Кому она принадлежала прежде? Явно человеку. И человек этот оставил многое. Ладно, кровать, но вот было на ней цветастое покрывало. А на спинке висело полотенчико, расшитое васильками. И пусть нитки поблекли, и ткань казалась серой, но ведь… было.

Оно.

Ковер на полу.

Тапочки, стоптанные на одну сторону. Стеганый халат, который Никас накинул поверх камзола. А тот бросил на пол.

– Пришла, – спокойно ответила Брунгильда, чувствуя, как закипает в душе обида. А ведь… ведь могло бы сложиться. Даже если не здесь, то… он ведь сам рассказывал, сколь велик мир. И они могли бы отправиться, что на север, что на юг. Корабль‑то отец отдал. В приданое. Правда, старый, но все одно хороший.

И команда была.

Эти не бросили бы.

– Зачем? – Никас провел по волосам дрожащею рукой.

– Поговорить.

– Еще не наговорилась? – в его голосе звучало раздражение и немалое.

– Нет, – Брунгильда все же переступила порог.

А вот темная фигура Легионера в дверях и замерла. Он просто стоял, и одно это присутствие успокаивало.

Жаль, что мертвый.

За мертвеца замуж не выйдешь… странная мысль.

– Ты все слышала, – Никас дернул плечом. – Или мало? Я ведь помню. Помню все. Каждое слово. Каждое мгновенье этого разговора. Заморочил он… сволочь!

– Он?

– А кто? Я… я просто хотел узнать. Понять. Про отца! А ты сама согласилась помочь! Добровольно!

– Ты не предупредил, что во время ритуала я могу умереть.

– Но не умерла же! Слушай… он, кажется, тебе симпатизирует, – глаза Никаса блеснули. – Этот Повелитель… странный у него вкус, конечно, но что еще от отродья тьмы ждать. Попроси его. Скажи, что не имеешь претензий… в конце концов, ты ведь жива. Что уж теперь?

Брунгильда осторожно опустилась на низкую скамеечку. Резная. И сделана кем‑то, кто, может, не сильно разбирался в резьбе, ибо та была грубой и кривоватой, но сделал скамеечку с любовью.

Что с ним стало?

– Скажи… пообещай компенсацию. Дядя заплатит.

– Дядя знал, что ты с чернокнижием связался?

– Это… это не имеет значения!

– Имеет, – возразила Брунгильда. – Он там. На острове. И если он знал…

– Да не знал! Он бы… беспокоишься? После всего? От тебя ведь избавились. Ты должна понять. Ты такая же, как я! И от меня избавились! От нас обоих. Сочли негодными, выставили… тебя вот сюда, меня… туда.

Он нервно тер руки. А кожа на них казалось белой. И белизну эту разрезали крохотные трещинки.

– Мы должны держаться вместе. Помогать друг другу. У тебя есть корабль.

– Есть.

– Вот! И вы… вы храбрые… вы не отступитесь. Не то, что другие… мы можем объединиться! Отправиться туда! Ты же видела город! Храм! Сколько там золота! Мы станем богаты!

– Мы станем мертвы, – покачала головой Брунгильда, удивляясь тому, что вот человек умный, книг прочел много. Столько, сколько ей в жизни не суметь. А не понимает такой простой вещи.

Древний храм жив.

Как и та, для кого он был поставлен. И все‑то в нем принадлежит змееволосой деве.

– Да… конечно… нежить… можно пригласить кого‑то… к примеру, этого вот… Повелителя. Он, конечно, впечатления не производит, но объединиться если… временно. Предложить процент…