Вот я и…

Поднялась.

И увидела.

Огромную такую площадь, вымощенную камнем. Белым. Но белое тоже бывает разным. Кто пробовал попасть в нужный оттенок, тот меня поймет. Белый. И снова белый. И слегка другой белый. И вот уже по белой мостовой ползут белоснежные же узоры. Словно… словно ветви вьются неведомого растения. И листья увидела.

И бутоны.

И… и такую хорошую прямую дорогу, что брала от площади начало, уходя именно туда, куда нам было надо – к Храму. Его громадина оставалась все так же далека, внушительна и незыблема.

В общем, ориентиром служить могла.

Потом. Как до площади доберемся.

В тот раз я стукнулась пятками о камень и зашипела от боли. Крылья сами сложились за спиной, хвост раздраженно затрясся, а я испытала огромное желание оторвать Теттенике голову.

Просто так.

Чтобы раздражение унять. И… и сидит тут, смотрит черными глазами.

– Сила просыпается, – сказала она, жмурясь. – Если ты не справишься, мы все умрем.

– Да слышала я уже! – я справилась.

В этот раз.

И… и сама пошла. Туда. К площади. Зацокали копыта, подсказывая, что Теттенике двинулась следом. За нею, думать нечего, потянулись Легионеры, которые тоже несказанно раздражали.

Глубже дышим.

Представляем что‑то хорошее… приятное… свадьбу, например. Себя… в белом платье. Или тут не белое?

– Слушай, – молчание давило на нервы, и я заговорила первой. – А невесты какое платье надевают? Белое?

– Белое? – удивилась Теттенике. – Белый для мертвецов. Невесту же наряжают красиво.

Она вздохнула.

– Когда я родилась, отец подарил ожерелье из солнечных камней. Когда мне исполнился год – серьги и браслеты. На два…

Я своего отца не знала. И стало вдруг обидно, а за обидой всколыхнулось подавленное было раздражение. Конечно, она ведь дочь кагана. Жила себе, ни в чем отказа не зная. И голодать ей не пришлось, и мерзнуть. И… и терпеть наглую соседку, которая почти не стесняясь таскала из моей тумбочки косметику. А на претензии только фыркала. Она приходилась комендантше родственницей, а потому была уверена, что ничего‑то я ей не сделаю.

И ведь права была.

Права.

– Так принято. Это приданое. Девушка не может уйти в чужой дом с пустыми руками. После я уже сама вышивала и ткала, и шила тоже. Отец купил трех умелых рабынь в помощь.

Злиться смысла нет.

Да и не моя это злость. Просто… просто накатывает. Мне мать и одежду‑то покупала нехотя, обычно перебивалась тем, что знакомые отдавали.

Плевать.

Это было. И прошло.

– Когда приходит срок, то дева ночь не спит, молится Матери Степей. На рассвете её омывают кобыльим молоком и росой, собранной с трав. Волосы расчесывают и заплетают в семь кос. Надевают рубаху алую, потом золотую. И платье тоже нижнее золотом шито.

Она едва слышно вздохнула.

А я подумала, что вряд ли там живут столь богато, чтобы все могли позволить золотые платья. Ладно, дочь кагана, но остальные‑то как?

– Семь должно быть. Рубашек и платьев. И шуба. А лучше две или три, чтоб все видели, что невеста богата.

А еще здорова, потому как, не знаю, чего там с климатом, но даже посеред зимы три шубы – это не для слабонервных. То есть, слабых здоровьем.

– Отец садит её на кобылицу. Хорошую. Её невеста заберет в новый дом. И еще лошадей, каких за ней дадут. Тут уж отец сам с женихом оговаривает. А тот отдариться должен. И чем больше за невестою дают, тем богаче ответные дары.

Логично, наверное.

Или нет.

Но злость уходит. Недалеко, нет. Я чувствую её, острую, горькую, под кожей. И то, что готова вспыхнуть… я себе представляла свадьбу. Наверное, каждая девочка хоть раз в жизни да представляет свою свадьбу. Самое смешное, что фигура жениха была абсолютной абстракцией, кто‑то средний между Кеном, которым владела наша соседка, и маминым любимым певцом.

– Обычно дарят золото, и оно становится залогом того, что, если случится так, что… редко, но я слышала, бывает… возвращается жена в родительский шатер. И живет. За выкуп. Коль богатый, то хорошо живет…

А если бедный, то не очень.

У меня вот платье было бы белым. И кружевным. Пышным, как у принцессы. А еще непременно фата в три слоя. Теперь‑то я не понимаю, зачем такая, но девочкой‑подростком хотела именно её.

И до земли.

Шлейф.

Цветы.

Розовые лепестки… почему‑то представились ровные шеренги Легионеров, мрачно‑торжественных в черном своем доспехе, но с плетеными корзинками в руках.

Корзинками, полными розовых лепестков.

– Потом молитва. И еще благословения просят, чтобы все видели, что родители согласны.

– Чьи?

– И жениха, и невесты. Правда, невесту еще умыкнуть можно, но тогда благословение должна ахху дать, а они… – Теттенике придержала коня. – Я думала раньше, что они… ну… они такие… благословленные. А теперь и не знаю.

Я кивнула.

Бывает.

А дорога сделала очередной поворот, и мы оказались перед площадью. Перед огромной, мать его, площадью, вымощенной белым камнем.

– Как красиво…

– Охренительно просто, – отозвалась я, чувствуя острое желание убраться от этой красоты подальше. Нервировала меня этакая белизна. Как будто… будто каменное озеро.

…на Байкал я только мечтала поехать.

Но это время.

И деньги.

И ни того, ни другого у меня не было. Но… но почему‑то я представляла его себе таким. Необъятным. И чтобы дальний берег терялся в тумане. И дома – чем не горы, пусть даже из белого камня.

Солнце.

Шелест… не шелест – шепот.

– Демон… – выдохнул кто‑то в самое ухо. И зачастил, повторяя. – Демон, демон, демон… демон!

Я закрыла уши ладонями.

– Нам… тут… мы не заблудимся? – Теттенике свесилась с конской спины. – Эй, ты как?

Они шепчут, склоняя это слово на все лады. С восторгом. И ненавистью. С ожиданием… чего? Кто это вовсе?

Ветер коснулся волос, и я почувствовала, как они загораются. А огонь перетек на руки. И…

– Не заблудимся, – выдохнула я искры, что заплясали в воздухе. – Нам… туда…

Туман расступился, словно повинуясь моему приказу, и я увидела, что площадь, конечно, велика, но вовсе не так необъятна, как представлялось прежде.

Белое на белом.

Белым по белому. Дорога сама ложится под ноги. И ступать‑то на нее не хочется. И… возможно, если по краю, то можно площадь обойти. Но сколько времени это займет?

Впереди что‑то блеснуло.

– Может… ты опять посмотришь? – предположила Теттенике, скатившись с конской спины. – А то как‑то тут… не знаю… если дракон прилетит, то и спрятаться негде.

Я поежилась. Почему‑то сейчас прилет дракона не казался такой уж серьезной проблемой. Не знаю, что с этой площадью не так, но…

Крылья распахнулись за спиной.

И шепот, замолкший было, вспыхнул с новой силой.

…демон, демон… демон!

Знаю, чтоб вас.

И вообще, наполовину только.

Взмах. Воздух густой, и крылья в нем вязнут. И взлетать тяжелее, чем раньше. Или это мне лишь кажется? Но я стараюсь. Еще взмах… туман клубится. Надо же, а я его и не заметила. Там. А сверху виден. Именно он и создает узоры.

Он живой.

Он перетекает, заставляя площадь оживать. И теперь уже не озеро, но ковер, удивительный каменный ковер, покрытый туманными узорами. А там, где‑то впереди, из тумана вздымаются огромные статуи. В руках они держат мечи и щиты. Щиты покрыты металлом, и тот отражает свет.

А уже за ними и дорога.

И…

И ориентиром будут. Опускалась я нехотя. Интересно, а если попробовать перелететь? Добраться до тех же статуй со щитами. Там, за ними, тумана, кажется, не было. Но… тогда пройду я одна. А Теттенике? Оставить здесь? Под присмотром Легионеров?

Мысль вполне здравая, но почему‑то не нравится.

И я все‑таки коснулась земли.

– Держаться надо их вон, видишь? – я указала на туман, сквозь который проблескивало серебро. – Там статуи. За ними дорога. Ну и дальше будет храм.

Будет.

Должен быть.

И… и не может быть, чтобы мы не дошли. Не может! И конь, будто ощутив мою неуверенность, качнул головой. Вздохнул. И опустился на колени.