– Это завораживает, – тихо произнес Никас, сунув руки в подмышки. Он по-прежнему носил свое нелепое платье, слишком тесное и неудобное, а еще продуваемое насквозь. И Брунгильда молча протянула старый отцовский плащ.

А он также молча принял.

Встал рядом, в тени.

И вправду танец завораживал.

– В этом же есть смысл? – спросил Никас шепотом.

– Пожалуй. Ворон рассказывал, что когда-то в древности так чтили богов. Что порой схватки случались и не шутейные.

Лязгнули клинки и двое соперников разошлись.

– И тогда на камни лилась кровь, а если случалось кому умереть, так тому и быть. Кровь отдавали за удачу, а после кто-то решил, что и рыбы хватит. Или иного чего. Но видать, не хватило.

Столкнулись две девицы.

Ингрид и Хальгра, давние подруги и недавние соперницы, встали, выпятив грудь, вперившись одна в другую ревнивыми взглядами. Похожи, что сестры. И застучали привязанные на пальцы косточки, выплетая новый ритм. А круг расширился, давая место для поединка.

Ингрид закружилась на месте. И юбки взлетели, обнажив крепкие ноги.

– Тут можно выбрать невесту. Или жениха. Если будет согласие, тогда и заживут, тогда-то и слова родительского не надо, ибо боги благословят. Но можно и отказаться. Ежели жених выбранный или невеста не любы, то…

Хальгра вскинула руки, и привязанные к рукавам бубенцы зазвенели громко, тревожно.

– …жених ловит невесту за косу. А та ускользает… или нет. Или не дается поймать. Или отталкивает, и коль вытолкнет за границу круга, на то воля богов.

Брунгильда замолчала, думая, что сама могла бы выйти. Прежде. Что… у нее тоже есть расшитые алой нитью юбки. И блуза из беленого нарядного льна, которую она сама украшала, что бисером, что ракушками. Есть браслеты, хотя и не золотые, из старой меди, но есть же.

Только… куда ей.

– А у вас есть такое? – смотреть на чужой танец стало почти невыносимо. И подумалось, что если она уйдет, этого ведь никто не заметит. Так стоит ли?

– Нет. Дядюшка говорил, правда, что когда-то давно в деревнях случались празднования, на которых юноши и девы могли вести себя довольно свободно. Но эти обычаи давно отошли. И теперь все просто. Родители сговариваются о браке, а дети подчиняются их воле.

– И вправду просто.

Почему-то прозвучало издевкой.

– В этом на самом деле нет ничего плохого. Если родители любят детей своих, разве захотят они им несчастной судьбы? И коль сердце чье-то тронет любовь, то разве к тому не прислушаются?

Меж девицами влез Торнсвуд.

И танец ускорился.

Кого выберет? Он ведь то одной, то другой улыбался. Если Ингрид подносил яркие камни, которые добывал из моря, то Хальгре – раковины. Он на Брунгильду поглядывал, но издали.

– Хотя, справедливости ради, следует сказать, что все же чаще родители смотрят не на чувства, коии есть субстанция эфемерная, но на то, каков избранник на самом деле. Сколь он знатен. Богат. Что говорят о нем люди. Не было ли в роду его дурных или опасных болезней. Не известно ли за ним самим чего-то, что бросит тень на доброе имя…

– А как же я? Ты бы женился на мне? Вот просто так, по воле своего дяди?

– Да, – он смотрел серьезно. – Я и ныне готов исполнить свой долг. И исполню, когда придет срок. Вы здесь, как мне кажется, лучше, чем кто бы то ни было, понимаете, сколь важно сохранить и приумножить силу рода.

Да, пожалуй.

А вообще никчемный разговор был. Ненужный. И Брунгильда ушла. До рассвета она стояла на берегу, и даже когда отец подошел, не обернулась.

– Ты… – отец никогда особо не умел говорить. – Осторожней там.

– Хорошо.

Захотелось расплакаться, вцепиться, попросить о милосердии. Почему она? Столько ведь девиц есть, пусть бы отец отправил кого-то еще… ту же Ингрид или Хальгру, или Аусвен, или…

И стыдно стало.

Даже Никас, на что слаб он, а понимает. А Брунгильда, мнившая себя сильной, трясется осиновым листом?

– С тобой пойдет дюжина. Ворон собрал. Может, не самые молодые, но справные воины.

Тоже правильно.

Те, кто молод, нужны здесь, дабы не оскудели силой Острова. А остальным… смерть в бою, не то ли, чего многие желают?

– Купец тоже своих людей даст.

– И не только людей.

– Вот-вот, – согласился отец. – Приглядись-ка к этому его… племяннику. Так вокруг тебя и вертится. Небось, понравилась.

Глупость какая.

Никас просто… просто любопытный. А прочие на него смотрят сверху вниз и с насмешечкою. Иные и вовсе презрения не скрывают, что худ он да слаб.

– Что с того?

– Может, дочка, и ничего, да только вот… мало ли, как оно там? Сказано же ж, поглядеть зовет. И на от, – отец сунул шкатулку. – Прислал, стало быть.

Драгоценные каменья полыхнули в ночи. И так ярко, что до дрожи просто захотелось в руки взять, примерить, а потом и выйти в круг огня, похвалиться этаким подарком.

Небось, не раковины.

Не шкурки заячьи.

Не красильные камни. Настоящие драгоценности.

– Оставь, – Брунгильда сумела подавить это, недостойное, желание. – Дай купцу. Видел ведь?

– Видел. Говорит, что этакая красота не у каждой принцессы сыщется.

Снова что-то такое в душе шелохнулась.

– И сколько дать готов?

– Много. Сказал, что если надумаю продавать, то он сумеет найти того, кто заплатит полную цену. И хватит, чтобы пару лет мы жили, бед не ведая.

– Вот и отлично.

– Негоже, дочка, от так, – Торвальд покачал головою с укоризной. – Это же ж женихов дар.

– И… толку-то…

– Вот и поглядишь, сколько там толку. Да и Авияр согласен, что… опасно это. Еще обидится.

И вправду.

– Но он богат.

– А нам нужны деньги.

– И не только, – отец опустился на берег, сел на камни, вытянув ноги. – Некогда нас боялись. Ненавидели. И боялись. Но то было давно. Мир изменился. Корабли стали больше. Пушками вон обзавелись. Да и не только…

– Думаешь…

– Авияр говорит, что тамошние короли не прочь прибавить себе земель. А коль тут появится не торговый флот, а военные корабли, что мы сможем сделать? Разве что умереть с честью. Да только… надо ли оно?

Страшные слова.

Но нельзя сказать, чтобы сама Брунгильда о том не думала. Думала. Вот как только увидела тот корабль, что ныне покачивался неподалеку, сложивши крылья парусов, так и думала. Сколь он велик. Красив. Могуч. И способен принять груза и людей больше, чем даже дюжина их лодок.

– А вот ежели за нами будет стоять Проклятый, – камни все еще горели. – Так любой трижды подумает… так что…

– Я поняла, отец.

– Но будь осторожно, добре?

И Брунгильда поклялась, что будет. Она ведь и вправду будет.

Выходили на отливе, с отступающим морем, которое потянуло за собой корабли. Два дня пути. И мрачный щит скал. Узкий пролив, от которого тянуло сыростью и чернотой.

Лоцман, доверия не внушающий.

И городок, что вытянулся по кромке моря. Брунгильде он показался удивительным. Каменные дома с красными крышами. Мощеные улочки.

Люди.

Живые люди.

Они держались вольно, словно не понимая, где находятся, не чувствуя… хотя, справедливости ради, и сама Брунгильда ничего этакого не ощущала.

Удивление вот.

И немного любопытство, ибо все было устроено иначе, нежели на островах. Взять хотя бы каменные причалы или вот огромные вытянутые дома, что примостились рядом.

– Склады, – сказал Никас, который держался так, будто бы в местах, подобных нынешнему, бывал частенько. – На самом деле, как я понял, здесь давно идет торговля и активная весьма. Дядюшка не отказался бы поучаствовать, если, конечно, получится.

Брунгильда кивнула.

А потом…

Потом была повозка, крепкий деревянный ящик на колесах.

Лошади.

Дорога.

Эта вот скачущая дорога. И скалы впереди. А над ними – замок, какового Брунгильда и представить себе не могла. Как вообще… общинный дом велик, но это… это нечто вовсе даже невообразимое. Какой человек… люди… как сумели построить такое.