Светозарный поглядел на Ричарда.

И как показалось, с немалым сочувствием.

Ну что сказать… за одним столом сидели царь, царевич… тьфу ты, раз принцесса, два принцесса… по ладхемкам сразу видно, что принцессы.

Переоделись.

И я заодно уж различать их стала. У старшей, вон, платье поширше будет. Из бледно-розовой переливающейся ткани, из-под которой выглядывает золотая. А у младшей поуже и наоборот – сверху золото переливается, а из-под него уже кружева розовенькие.

Красота…

Страшная.

Сами набелены. Напудрены. Волосы уложены в высоченные прически, в которые очень даже хочется пальцем ткнуть, потому как ну страсть до чего интересно, полые они внутри или так.

Из причесок торчат перья, кажется, страусовые, тоже переливаются, сияют.

И драгоценности сияют.

И от сияния этого страсть до чего тошно. И не только мне. Вон, Варвара-краса, длинная коса, на ладхемок поглядывает ревниво и хмурится.

На самом деле иначе её зовут.

Мудрослава.

Но на языке вертится это, дурноватое, про Варвару… а коса у нее и вправду длинная, толстая, толще моей руки. Я таких в жизни не видела.

Завидно?

Завидно.

И зависть нехорошая. Заставляет вглядываться, выискивать недостатки. Только нет их. Мудрослава Виросская сидит с прямою спиной. И драгоценный венец на её голове смотрится вполне себе естественно. Ей идут и венец, и полупрозрачное покрывало, что укрывает волосы, и платье это вот из мягкой струящейся ткани. Она смотрится не столь роскошно, но обе ладхемки оценили.

Не только они.

Сощурилась наша шамаханская царица, которая выделяется и хрупкостью и вовсе даже не восточной красотой. А вот Брунгильда задумчива. Осторожно опустилась на креслице, уставилась в тарелку и молчит.

И все молчат.

Тишина эта напряженная, давит на нервы. И не только мне.

– Что мы как на похоронах-то! – вот уж кто не испытывал смущения, так рябая девица. – Давайте, что ли, знакомиться? А то же ж как-то не по-людски это… меня вот Яркой люди кличут.

И привстала.

Поклонилась на все четыре стороны.

– Я к сестрице приставлена. Бдеть.

– Было бы кого бдеть, – раздраженно произнесла Летиция Ладхемская, качнув перьями.

– Бдеть всегда есть чего, – возразила Ярка, засовывая за щеку кусок пирога. Щека натянулась, будто от флюса. – А на кой вы перья в голову втыкаете?

– Мода.

– А, то понятненько. А то у нас только лошадям. Девки еще не додумалися, – она говорила и жевала, и порой совершенно вольно толкала родственницу в бок, отчего Мудрослава Виросская морщилась, хмурилась и выразительно таращила глаза.

Да без толку.

– Теттенике, – голос степнячки был тих и… словно хрустальные колокольчики зазвенели.

А Ричард на нее смотрит.

И… не только он. Этот вот, второй, Светозарный который, тоже смотрит. И взгляд у него туманный, видать, крепко проняло.

Вот ведь.

Не было печали.

Хотя… понимаю мужика. Он ведь рыцарь, вон, даже за стол в доспехе. А рыцарю что для полноты образа надо? Дама прекрасная, во имя которой подвиги совершать охота.

Степнячка же и прекрасная, и хрупкая. Такую самое милое дело защищать, беречь и вообще.

Я подавила тяжкий вздох.

– Брунгильда, – прогудела островитянка, тряхнув головой. И вплетенные в косы бубенчики зазвенели, но и звон их был надтреснутым, злым.

А взгляд и вовсе не обещал ничего хорошего.

Только подумала, и Ричард поднялся.

– Я, – вот он говорил спокойно и теперь, когда он справился с собственной робостью. И… и выглядит он хорошо. Слишком уж хорошо. Ему к лицу черный костюм, который кажется простым и даже скучным. Это Ксандр, сидящий рядом, переливается всеми цветами радуги. Но смотрят не на него. – Несказанно счастлив приветствовать в доме своем…

Речь я знаю.

Мы долго её писали. Готовили. Тренировали. И вот теперь каждое слово почему-то отзывалось в сердце болью. А на глаза слезы навернулись.

Я тихонько выбралась из-за стала.

Ксандр нахмурился.

– Музыка, – соврала я, одними губами сказала, но услышал. – А то ведь и вправду как-то…

Музыканты имелись, в количестве четырех штук, с рожами на диво характерными. Я бы таких и близко к дому не подпустила. Но костюмы из бледно-голубого атласа и кружевные воротники несколько сглаживали общее впечатление.

Инструменты они сжимали.

В глазах читалась мрачная решительность. И я, отыскав взглядом дэра Гроббе, несколько бледноватого, но все еще бодрого, сказала:

– Я на вас надеюсь.

– Несомненно, госпожа демоница, – дэр Гроббе поклонился. – Позвольте представить вам певца… кастрата, как вы и просили.

Он вытолкнул вперед хрупкого юношу, чей бледный вид внушал жалость. Юноша поклонился. Я улыбнулась, отчего он почему-то вздрогнул.

И запел.

Проникновенно так… на глаза опять навернулись слезы и я, махнув рукой, поспешно удалилась.

– Поверила, – выдохнул дэр Гроббе с немалым облегчением, да и не только он. Антонио смахнул дрожащею рукой пот со лба и кивнул.

Жалобно тренькнула струна.

И все четверо музыкантов, которым до того, конечно, играть доводилось, но все больше в припортовых тавернах, хотя Зных Кривой и клялся, будто однажды и в дворцовом оркестре побывал, тяжко вздохнули.

– Вы это, – дэр Гроббе сунул под нос Зныху кулак. – Глядите у меня.

– Так ить… душу бы поправить, – робко заметил Улаф, который весьма себе ловко управлялся с арезмской дудкой. – А то ж руки трясутся. Ишь. Худенькая. Махонькая. А чуется в ней… даром, что демоница. Сожреть и не заметить.

– Все не растрясутся, – дэр Гроббе оглянулся, но демоница отошла. Он же, оценивши нехарактерную бледность Улафа, на фоне которой слишком уж выделялся красный нос, вытащил из-под полы флягу. – Один глоток. А то знаю я вас.

К фляге Улаф присосался жадно.

Отбирать пришлось.

– И смотрите там… это же ж не просто так! Принцессы. Так что без пошлостей, ясно?

Новоявленные музыканты кивнули. А Антонио сунул руку под кружевной воротник.

– И руки при себе держать. Особенно тебя касается, Мышь.

Мышь прижал к груди мандолину. И взгляд его сделался весьма печален. Он, верно, представил, сколько на принцессах золота, и от понимания, что все-то оно недоступное, впал в тоску.

– Ничего, – дэр Гроббе похлопал старого щипача. – Будет и на нашей улице праздник. Вы только уж постарайтесь…

– Постараемся, – Улаф икнул и поднес к губам дудку. Тонкий дрожащий звук разнесся по замку.

– Постараемся, – отозвался Зных, вскидывая хилую скрипочку. Заплясал смычок, и музыка потекла, полилась. Вроде даже и неплохая.

Как дэр Гроббе надеялся.

А то ведь кто их, принцесс, знает…

Я сама не знаю, как очутилась на балконе. Просто вот шла, шла и вышла. И встала. Стою. Пялюсь невидящим взглядом в бездну. В голове пустота, на душе тоска неясного происхождения.

И охота то ли самой сигануть, то ли отправить в эту самую пропасть всех принцесс разом.

Свиту тоже.

– Демоница?

Я подпрыгнула и выматерилась. Последнее – от души.

– Извини, – прогудело из-под шлема. – Не хотел напугать.

Ну да. Только не понятно, как этакая груда железа может передвигаться столь беззвучно. Лассар стоял в проходе. И я чувствовала на себе его взгляд.

И то, что во взгляде этом не было ни осуждения, ни неприятия.

Хотя… он мертвый, а я вот вообще не пойми кто. И только хвост из-под юбок торчит, а рог левый опять чешется.

– Ты не напугал. Просто… как-то вот… я это иначе все представляла. Они красивые.

– Принцессы?

– Именно.

– Так ведь, – Лассар, как мне показалось, усмехнулся. – Древняя кровь. Чего ты хотела?

– Не знаю, – пришлось сознаваться. – А что это вообще значит? Древняя кровь?

– То и значит, – он помедлил. – Я войду?

– Пожалуйста, – я отодвинулась. Балкон был не сказать, чтобы велик, но места двоим точно хватит. Заодно, глядишь, узнаю чего нового.