Буч совершенно отчетливо увидел ее обнаженное тело и, не удержавшись, представил руки другого мужчины, ласкающие груди Мариссы. Губы другого мужчины, скользящие по ее коже. Другой лишает ее девственности, давая ей свою кровь, его крепкое тело поверх нее… и внутри ее…

И все это время она пьет… пьет, пока не наполнится, не насытится, не наестся вдоволь.

О ней позаботится кто-то другой.

Буч опрокинул на стол стакан с двойным виски.

Черт побери. Он сейчас развалится на части. Распадется прямо здесь, его изнывающие внутренности вывалятся на пол, жизненно важные органы будут путаться под ногами незнакомых ему людей вместе с упавшими салфетками и чеками от кредитных карт.

Официантка, добрая душа, вернулась с очередной порцией.

Поднимая стакан, он прочитал себе нотацию:

«О’Нил, соберись и вспомни о гордости. Верь в Мариссу хотя бы немного. Она никогда не переспит с другим мужчиной. Она не поступит так».

Но секс – все же часть этого.

Проглотив очередную порцию, он понял, что у кошмара есть еще одна сторона. Питаться ей нужно будет регулярно. Значит, они снова и снова будут через это проходить.

Черт! Ему бы хотелось думать, что он взрослый мужчина, достаточно уверенный в себе, чтобы справиться с ситуацией, а не собственник и эгоист. Но в следующий раз, когда ей понадобится кровь, все повторится: она отправится в объятия другого мужчины, он же будет пить в одиночку здесь, находясь на грани самоубийства. Только станет еще хуже. А потом – опять… Он так сильно любит ее, так глубоко, что это разрушит их обоих, и на это не потребуется много времени.

И какое будущее их ждет? То, как он в последнее время глотает виски, оставляет его печени не более десяти лет жизни, а вампиры живут веками. Он станет всего лишь маленьким штрихом в ее долгой биографии, выбоиной на дороге к тому дню, когда она наконец найдет себе подходящую пару, мужчину, который даст ей все, в чем она нуждается.

Когда официантка принесла новую порцию двойного виски, Буч жестом ее притормозил. Опустошив стакан, отдал его ей, и она вновь отправилась к барной стойке.

Когда она вернулась с четвертым по счету стаканом, худощавый блондин с троицей крепких телохранителей за два столика от Буча стал махать ей рукой.

Черт, этот парень, похоже, проводит здесь каждую ночь. Болван.

– Эй! – позвал блондинчик, – Нас нужно обслужить. Двигай сюда.

– Скоро подойду, – сказала официантка.

– Не скоро, а сейчас, – сердито крикнул гаденыш.

– Я ненадолго, – пробормотала она Бучу.

Она подошла к этому салаге, и Буч наблюдал, как компания изводит ее. Черт побери, какие же они выскочки. И к концу ночи не станут лучше.

Как и он.

– Ты агрессивно сегодня выглядишь, Буч О’Нил. Он зажмурился. Когда открыл глаза, женщина с мужской стрижкой и мужским телом стояла напротив.

– Нарываешься на неприятности, Буч О’Нил?

Он бы хотел, чтобы она перестала называть его по имени.

– Нет, я в порядке.

В ее взгляде мелькнул страстный огонек.

– Я вижу. Но давай будем рассуждать здраво. Ты собираешься нарваться на неприятности?

– Нет.

Она одарила его долгим и тяжелым взглядом. Затем слегка улыбнулась.

– Что ж… я буду за тобой наблюдать. Помни об этом.

Стоя на пороге дома с ребенком на руках, Джойс О’Нил Рафферти грозно смотрела на своего мужа. Майк, уставший после двух смен работы в транспортной службе, дрожал от холода, но ее это не волновало.

– Мне сегодня позвонил брат. Буч. Это ведь ты сказал ему про крещение?

Муж поцеловал Шона, а жену даже не рискнул.

– Ладно тебе, дорогая…

– Ты лезешь не в свое дело!

Майк захлопнул за собой дверь.

– Почему вы все так его ненавидите?

– Я не намерена это обсуждать.

Когда она отвернулась, он сказал:

– Он не убивал твою сестру, Джо. Ему было двенадцать. Что он мог сделать?

Она, не поворачиваясь, переложила ребенка из руки в руку.

– Дело не в Джени. Буч уже давно повернулся спиной к семье. Его выбор не имеет ничего общего со случившимся.

– А может быть, это вы повернулись к нему спиной?

Она сверкнула глазами.

– Почему ты его защищаешь?

– Он был моим другом. До того, как я встретился с тобой и мы поженились, он был моим другом.

– Другом! Когда ты с ним последний раз общался?

– Неважно. Мы хорошо ладили в свое время.

– Ты слишком сентиментален.

Она направилась к лестнице.

– Я иду кормить Шона. Обед в холодильнике.

Джойс поднялась на второй этаж и, остановившись на площадке, глянула на распятие, висящее на стене. Отвернувшись от креста, она пошла в комнату Шона и села в кресло-качалку около кроватки. Расстегнув блузку, она поднесла к груди сына, и тот вцепился в нее, ручки сжали плоть, находящуюся возле его лица. Он начал есть, маленькое тельце было теплым и пухлым, излучая здоровье, ресницы опустились на розовые щечки.

Джойс сделала несколько глубоких вдохов.

Чушь собачья. Она скверно чувствовала себя из-за того, что нашумела на мужа. И прошла мимо распятия, не перекрестившись. Джойс прошептала молитву «Аве Мария», а затем попыталась себя успокоить, перебирая пальчики на хорошеньких ножках Шона.

Боже… если с ним что-нибудь случится, она умрет. Как этого удалось избежать матери? Как она пережила потерю своего ребенка?

А ведь Одель потеряла даже двух. Сначала Джени. Потом Буча. Слава богу, ее разум постепенно угасал. Избавление от плохих воспоминаний – тоже дар небесный.

Джойс погладила Шона по шелковистым темным волосам и осознала, что ее мать даже не смогла попрощаться с Джени. Тело было слишком изуродовано, чтобы оставлять гроб открытым, и Эдди О’Нил, как отец, опознавал дочь в морге.

Боже, в то ужасное осеннее утро, если бы Буч сразу же прибежал в дом и сказал взрослым, что Джени только что уехала… может быть, ее бы спасли. Джени не разрешали садиться в машины с мальчиками, и все это правило знали. И Буч знал. Если бы только…

Черт! Муж все-таки прав. Вся семья ненавидела Буча. Неудивительно, что он переехал и почти не появлялся.

Засопев, Шон приоткрыл рот и ослабил ручки. Но затем снова дернулся и проснулся, возвращаясь к процессу сосания.

Кстати, об исчезновении… Боже праведный, мать ведь и с Бучем не попрощается. Моменты ее просветления все реже и все короче. Даже если Буч появится в это воскресенье в церкви, мать может его не узнать.

Джойс услышала, как по ступенькам неторопливым шагом поднимается муж.

– Майк, – позвала она.

В дверях появился мужчина, которого она любила и за которого вышла замуж. У него начал расти животик, свойственный среднему возрасту, а на макушке стали выпадать волосы, хотя ему было только тридцать семь. Но, глядя на него сейчас, Джойс увидела мужа молодым. Спортсмен. Друг ее старшего брата Буча. Футболист-сорвиголова, по которому она сходила с ума не один год.

– Да? – сказал он.

– Извини, что я так взбесилась.

Он слегка улыбнулся.

– Это легко объяснить. Я тебя понимаю.

– Ты прав. Да, Буча нужно было пригласить. Я просто… я хочу, чтобы ничто не омрачило день крещения, понимаешь? Ничто. Это начало пути для Шона, и я не хочу никакой тени. Буч… он несет в себе тень, атмосфера накалится, учитывая состояние мамы, и я не хочу в это ввязываться.

– Он сказал, что придет?

– Нет. Он…

Она вспомнила их разговор. Забавно, но его голос совсем не изменился. У брата был необычный голос – хриплый и сухой. Словно его горло деформировалось. Или он недоговаривал чего-то?

– Он сказал, что рад за нас. Поблагодарил тебя за звонок. Сказал, что надеется, мама с папой в порядке.

Ее муж опустил глаза на Шона, который опять провалился в сон.

– Буч ведь не знает, что ваша мать больна?

– Нет.

Сначала, когда Одель просто стала страдать забывчивостью, Джойс и ее сестра решили подождать, пока они точно не узнают, в чем дело, а потом только оповестить Буча. Но это было два года назад. Теперь они уже знали диагноз. Болезнь Альцгеймера.