Буч жил, хотя не был по-настоящему жив.

На обратном пути все были оживлены, и в «кадиллаке» бурно обсуждалось произошедшее. Рэйдж, как всегда, нес чушь. Рэт подшучивал. Затем вклинился Ви, и очень скоро все критиковали друг друга. Как и должно братьям.

Буч вжался в сиденье, понимая, что это возвращение домой, как и предшествующая ему церемония, приносило огромное счастье Братству. И хотя он не чувствовал того же, но радовался за них.

Они припарковались перед особняком, и, когда Буч выбрался из «кадиллака», большие двери в вестибюль распахнулись, и Братство встало за ним полукругом. Снова началось пение, и под аплодисменты они проследовали в нарядное фойе. Там ждали их доггены, все двадцать, а перед слугами стояли три женщины этого дома, одетые в потрясающие платья. На Бет – кроваво-красное, в котором она выходила замуж, Мэри – в царственно-синем, а Белла – в сияюще-серебристом.

Буч нестерпимо хотел, чтобы здесь оказалась Марисса, и не мог даже взглянуть на всех шеллан без боли в груди. Он уже собирался в отчаянии, как слабак, удалиться в Берлогу, когда собравшиеся расступились, и…

Появилась Марисса в длинном платье изумительного персикового цвета – такого яркого, что он мог сравниться только с солнечным светом. Пение прекратилось, когда она вышла вперед. Растерянный, неспособный понять причину ее появления, Буч тем не менее потянулся к ней.

Но она опустилась перед ним на колени, платье, словно вода, окружило ее своими атласными волнами.

Голос Мариссы звучал от волнения хрипловато; она склонила голову.

– Я подношу тебе это, воин, как символ удачи в сражениях.

Она протянула к нему ладони, на которых лежала густая прядь ее волос, перевязанная с обеих сторон бледно-голубой лентой.

– Ты окажешь мне честь, если будешь носить ее с собой в битве. Окажешь мне честь, если мой… хеллрен будет служить нашей расе. И если… примешь меня.

Совершенно потрясенный этим жестом, Буч опустился на пол и приподнял ее дрожащий подбородок. Он смахнул слезы девушки и, взяв из ее рук прядь, прижал к сердцу.

– Конечно же, я тебя приму, – прошептал он, – Но что изменилось?

Она обернулась и посмотрела на трех женщин дома в великолепных нарядах. Затем так же тихо произнесла:

– Я поговорила с кое-какими друзьями. Точнее – они со мной.

– Марисса…

Это все, что он смог произнести.

И когда его голос пропал, он поцеловал ее. Они обнялись, и в просторном фойе послышались возгласы одобрения.

– Прости меня за слабость, – прошептала она ему на ухо, – Бет, Мэри и Белла приходили ко мне. Я никогда не буду чувствовать себя спокойно, пока тебе грозит опасность как члену Братства. Я буду переживать каждую ночь. Но они верят, что их мужчины поведут себя осмотрительно, и я… я верю, что ты меня любишь. Я верю, что ты не покинешь меня, если сможешь что-то сделать. – Я… я верю, что ты будешь беречь себя и остановишься, если зло захочет тебя поглотить. Если они могут справиться со страхом потери, то и я смогу.

Он обнял ее еще сильнее.

– Я буду осторожен, клянусь. Клянусь!

Они просидели некоторое время на полу, прижавшись друг к другу. Затем Буч поднял голову и посмотрел на Рэта, обнимавшего Бет.

– Итак, брат, – сказал Буч, – Нож и соль есть? Тогда время закрепить кое-какой союз, понимаешь?

– У нас уже все готово, приятель.

Фриц вышел вперед с тем же кувшином и чашей Мортона, которые использовали на церемонии Рэта и Бет. Рэйджа и Мэри. Зетиста и Беллы.

Посмотрев в светло-голубые глаза своей шеллан, Буч пробормотал:

– Тьма никогда не заберет меня… потому что у меня есть ты. Свет моей жизни, Марисса. Вот кто ты.

Следующим вечером Марисса оторвала взгляд от письменного стола и улыбнулась. Буч заполнил дверной проем ее кабинета своим огромным телом.

Хотя его шея еще не совсем зажила после инициации, выглядел он великолепно. Сильный. Мощный. Ее супруг.

– Привет, – сказал он, сверкая отломленным передним зубом. Так же, как и клыками.

Она опять улыбнулась.

– Ты рано.

– Больше не мог ждать ни секунды.

Он вошел внутрь и захлопнул дверь… когда замок защелкнулся, ее тело запылало.

Он обошел стол, развернул стул Мариссы вместе с нею к себе, затем опустился на колени. Раздвинул ее ноги и устроился между ними, как в гнезде, его запах привязанности заполнил воздух, когда он уткнулся в ее ключицу. Вздохнув, она обвила руками его крепкие плечи и поцеловала нежную кожу у него за ухом.

– Как чувствуешь себя, хеллрен?

– Лучше, жена.

Держась за него, она перевела взгляд на стол. Там, посреди бумаг, папок и ручек, стояла маленькая белая статуэтка. Изящно выполненная скульптурка из мрамора изображала сидящую со скрещенными ногами женщину, которая держала в одной руке кинжал с двойным лезвием, а на запястье другой сидела сова.

Скульптурки сделала Бет. Одну для Мэри. Одну для Беллы. Одну для Мариссы. И одну оставила у себя. Значение кинжала очевидно. Белая сова указывала на связь с Девой-Законоучительницей. Символ молитв, возносимых за супругов-воинов.

Братство являлось силой, единым целым, мощью, несущей добро в свой мир. И такими же были женщины. Сильными. Едиными. Мощью, несущей добро в свой мир.

Объединенные так же крепко, как их мужья-воины.

Буч поднял голову и с обожанием посмотрел на Мариссу. Когда завершилась церемония бракосочетания и ее имя появилось на его спине, она стала владычицей тела Буча, как по закону, так и по природе, получила контроль над ним, который он охотно ей уступил – уступил с любовью. Он принадлежал ей, и как любила повторять глимерия: прекрасно – вступить в настоящий союз.

Хоть в одном это дурачье оказалось право.

– Марисса, я хочу, чтобы ты кое с кем познакомилась, хорошо?

– Конечно. Сейчас?

– Нет, завтра с наступлением ночи.

– Хорошо. А с кем…

Он поцеловал ее.

– Увидишь.

Глядя в ореховые глаза супруга, она пригладила его густые темные волосы. Затем большими пальцами провела по бровям. Пробежала кончиком указательного по его ухабистому, сломанному неизвестно сколько раз носу. Легонько прикоснулась к отколотому зубу.

– Неплохо потрепало меня, да? – спросил он, – Но, знаешь, после нескольких пластических операций и с парой новых зубов я стану красавчиком не хуже Рэйджа.

Марисса снова посмотрела на фигурку и подумала о своей жизни. И жизни Буча.

Она медленно потрясла головой и наклонилась, чтобы поцеловать его.

– Я ничего не хочу в тебе менять. Ни единой черточки.

Джойс О’Нил Рафферти торопилась и нервничала, направляясь в клинику. Малыша Шона всю ночь тошнило, и пришлось прождать три часа в приемной педиатра, пока врач их принял. Затем Майк оставил сообщение, что задерживается на работе, так что у него не будет времени сходить в супермаркет.

Проклятье, у них нет ничего съестного ни в холодильнике, ни вообще на кухне.

Джойс прижала Шона к себе и помчалась по коридору, увертываясь от тележек с едой и инвалидных кресел. По крайней мере, Шон сейчас спал, и его уже несколько часов не тошнило. Иметь дело с капризным заболевшим малышом и больной матерью одновременно – это больше, чем Джойс могла выдержать. Особенно после такого дня.

Она постучала в дверь палаты матери, затем вошла. Одель сидела на кровати, листая «Ридерз дайджест».

– Привет, мам, как себя чувствуешь?

Джойс подошла к креслу, обитому искусственной кожей, стоящему около окна. Она села, и сиденье жалобно пискнуло. То же самое сделал Шон, проснувшись.